Владимир Толстов. Калужские рассказы часть 2-я.

 

                                      Владимир Толстов

                       Калужские рассказы. часть 2-я

 1.  Тайна железного утеса ………………………....…….+

 2.  Призрак невесты……………………………………….....+

 3.  Серый-Гнедой (Лукреций)………………………...…+

 4.   Эвклидово превращение………………………    ….+

 5.   Ахрил-рыбак и сом-людоед…………………..……+

 6.   Глаз солнца……………………………………………..……+

 7.   Силуэтчик у «Центрального». Джон и Йоко..+

 8.   Час шпиг…………………………………………………..…..+

 9.   Охота на живойту..........…………………………..….+

10.  Брандахлыст…………………………………………….….+

11.  Легенда о Ч-ом городище…………………………..+

12.  Саша Странник (Ветер Гипербореи) …………..+ 

13.  Злая купчиха………………………………………………..+

14.  Златорыл (Альбинозус)……………………………….+

15.  Василиса-Кукушка………………………………..……..+

16.  Губоломово мясо…………………………………….….+

17.  Шар над Окой…………………………………………..….+

18.  Константин Отшельник………………………………..+

19.  Сон Александра Сергеевича………………….…....+

20.  Акаций Лаврович и новый полишинель……..+

21.  Столбун   и    Ярыга……………………………………...+

22.  Песня леса  (Луноликая)…………………..………...+

23.  Гуга   и  Мизгирь. Секрет «Сокола»……….….…+

      24.  Юрзин и русалка...........................................+

      25.  Рыжики..........................................................+

      26.  Голодня........................................................  +                                                          

      27.  Ярко и Мяля...................................................+

      28.  На краю обрыва ............................................+

      29.  Горчишная душа ...........................................+

 

 

 

 

 

 

 

 

                              

 

 

 

                                           Тайна железного утеса

 

- Думаешь, я ни с того ни с сего стал купцом? Как бы не так! - прищурил   глаз    старый дядька Емельян Силаич Ефимов.

- Нет, мил человек, ничего случайного на свете не бывает!

Был я ещё совсем юношей, работал с отцом недалеко от монастыря, за Старыми Кожевниками. Один раз послал меня батюшка в дорогу отвезти гостинцы родственникам в город Алексин. Под гостинцами подразумевалось и кое-что ещё, понятное дело, денежная сумма. Посадил батюшка меня на судно, сказал «в добрый путь, пора становиться взрослым», перекрестил на дорожку, и мы отчалили. На небольшом по габаритам суденышке было не так много человек: хозяин груза, капитан, один его помощник и взятых на борт человек десять, не больше.   Поплыли спокойно и, как говорится, «ничего не предвещало». И вот ночью я проснулся от какого-то шума на борту. Что-то засвистело и залязгало, раздались крики, стоны, неразбериха. Я испугался не на шутку, но сообразил быстро: на нас напали «лихие мужики», что промышляли разбоем на Оке!

 Звали их люди по-разному: то «речными братьями», то «лихоречными», а то и «пиратской шайкой». Я, молодым делом, надо сказать, был ловок и вёрток, как угорь, и успел незаметно забиться под лежавшую в углу  баркаса, рыболовную сеть, так что в суматохе меня никто не заметил. Так прошло ночное время, и я так просидел  почти не шевелясь, а под утро, когда стало светать, барку подогнали к берегу и стали выгружать товар, что находился на борту. Тогда я сообразил, что надо что-то делать, иначе мне конец, и время уходит, и меня заметят сквозь ячейки в сети, где я стану виден при свете дня. И я решился. Вылез  потихоньку из-под сети, перевалил через борт и быстро побежал к кустам. Разбойники остались в стороне: кто-то тащил награбленное, кто-то разжигал костер, но все же меня заметили, и  сразу закричали как ошпаренные, для них это было большой неожиданностью, наверняка они думали, что после ночного налета все уже давно плывут кверху брюхом вниз по Оке. Началась погоня! Понятное дело, кому нужен свидетель разбоя, да который еще и видел их вблизи при свете дня?!

Ну и погнали меня, как зверя! Со страху ноги несли меня как молодого оленя, да всё в гору, кроме как туда, бежать было некуда. Всё время взбираться наверх по круче быстро устанешь. И я побежал вбок в надежде обогнуть этот мыс, который, как я понял, преграждал путь реке,  где она  поворачивала от него и была похожа на подкову. Преследователи дышали мне в спину, их выкрики и неоднозначные угрозы становились всё ближе, надо полагать, что были они выносливы, как мулы, и, побывав в разных переделках, набрались опыта немерено в разного рода погонях. Тут я стал замечать краем глаза, как ниже меня в стороне три бегущих человека явно поравнялись со мной и вот-вот станут опережать меня. Дело стало принимать скверный для меня поворот. И тут я выбежал на открытую верхнюю площадку утеса и сразу увидел перед собой высоченную каменную статую, древнюю, стоящую здесь, видимо, с незапамятных времен. Преследователи теперь чуть поотстали, очевидно, поняли, что  теперь мне никуда не деться и что они загнали меня в ловушку, и торопиться теперь им было некуда - дело сделано.

 Что делать было мне?! Отчаяние гнало меня, и мысль о том, что, если я остановлюсь, то расправа со мной будет жестокой и, по всей видимости, недолгой, и что не сам я упаду с обрыва, а они сбросят меня туда. И от отчаяния,  молодой наглости, с мыслью, что лучше уж  так, чем извиваться и визжать в липких и мерзких руках разбойников. И я прыгнул!!! Сказать о том, что утес с обрывом был высоченный, это не сказать ничего! Летел я долго и даже не кричал - страх так парализовал меня, что я онемел от ужаса, но неведомо как исхитрился, перекрутился в воздухе и вошел в воду ногами. От удара я  тут же потерял сознание, но успел очнуться и вынырнул под скалой, там же я и спрятался в небольшой пещерке. Отбил я себе всё, что мог, внутри, долго выл от боли, но остался жив. Преследователи, видимо, взглянув с утёса вниз, решили, что у меня не было никаких шансов и наверняка я ударился об один из двух торчащих из скалы выступов, которые я чудесным образом не задел, очевидно, пролетев между ними. Думаю, решив так, они постояли и ушли, а я ещё долго валялся в этой скалистой пещерке. Потом из расщелины я увидел, как они проплыли мимо меня  по течению вниз на двух барках: одной своей и другой нашей, захваченной этой ночью. Скорее всего, перепрятав доставшийся  груз, они опять вышли на разбой.

Так прошел день. Стемнело. И я там пролежал плошмя следующую ночь и ещё одну. Через два дня утром я с трудом  вылез наружу. Тело выло и болело при каждом движении, но уже было терпимо. Я по воде обошёл утёс и вылез на его склон внизу, затем медленно поднялся на ту площадку, откуда я сиганул вниз. Сама эта площадка и само место было действительно необычное, ровное, как стол. В самом его центре стоял огромный каменный истукан, метров   четырех в высоту. Наверху каменного идола виднелся отчетливо различимый полумесяц, а ниже, где должно было быть лицо идола, находился большой круглый диск, очевидно, солнце - древнее Ярило, еще ниже из центра фигуры в стороны и вниз расходились две колоссальные ноги с копытами, очевидно, ноги быка. А значит, это был, по всей видимости, как сказывал мой дед, «Бык с рогами-месяцем»-это древнерусский бог Велес. Удивительным был и вид позади этого каменного бога - уходящая вдаль река, изогнутая на повороте в виде лежащего на боку месяца. Оба рога статуи повторяли точь-в-точь изгиб реки, будто на картинке. Что это было очень загадочное древнее место, я понял  сразу, не зря предки выбрали для статуи именно его.

 Потом я наломал елочного лапника, спустился в пещеру и устроил себе лежбище поудобнее: все болело внутри. Пока я лежал в пещере, стал разглядывать валяющиеся вокруг меня необычные камни, они показались мне как будто знакомыми. Стал вспоминать и наконец вспомнил про то что на железной плавильне отца мне попадались такие куски. Отец называл их «колчеданом». Мне даже стало занятно. Если тут связь в этом самом колчедане и в колченогом быке на горе? Может, и есть. Может быть, этот идол и указывает на залежи металла у подножия утёса? Дальше про происходившие со мной злоключения рассказывать не буду. В конечном итоге уже с отцом и дядькой вернулись мы позже на это место, хорошо вооружившись. Мы теперь знали, что эта, так называемая, стоянка речных разбойников может быть полна сюрпризов. Но прошел слух что разбойники подались вниз к Волге и мы успокоились.

Отец долго разглядывал куски колчедана и поведал версию о том, что скорее всего эта вымытая рекой открытая часть полностью состоит из этого самого колчедана. С тех пор эта скала стала нашим родовым местом. Каменный Велес через год куда-то исчез, возможно, лесные люди забрали его себе. Нашли мы прямо в скальной породе удивительную железную жилу, идущую прямо вверх, думается, прямо к тому месту, где стояла древняя статуя.

 Такое моё мнение, что наши предки статуями отмечали те места, где находились такие  дары природы, и с незапамятных времен охраняли их и делали в этих местах много оружия, мечи и шлемы. Древнее это место сейчас трудно узнать, весь утёс срыт теперь напрочь, так что остались от былой первозданности только воспоминания да моя купеческая пластина. Да ещё эта история про то, как меня от неминуемой смерти языческий бог Велес уберег! Видно, такая моя планида, связанная с этим местом. А вскоре после того, как статуя языческого бога пропала, «жила этого самого колчедана» иссякла, и на этом история закончилась. Видно, древние славянские Боги в лес ушли и там попрятались до поры до времени и только ждут своего заветного часа, чтобы оттуда выйти. Видно, время их ещё не пришло.

 

                            

                                                  Призрак невесты

 

Лихие были года, революционные, чего только не происходило в то время! Белые воевали с красными, красные били черные сотни, люди часто не понимали, какой цвет лучше, бандиты вообще были разноцветные, непонятно какой масти, занимались грабежами да поборами, только лозунги произносили разные, а на поверку оказывалось то же самое - мародерство.

Случилось так, что во время революционного лихолетья на одну старую усадьбу наскоком прилетел передовой отряд красной конницы. Так совпало, что как раз в это время в усадьбе справляли свадьбу. Отец невесты, старый барин, отдавал замуж свою младшую дочку. Надо ли рассказывать, что молодожены и гости, мягко говоря, были совсем не рады безапелляционному вторжению большевиков. А так как жених оказался еще и молодым офицером белой армии, то завязался прямо посередине праздничного стола кровавый, смертельный бой между классовыми врагами, в котором участвовали и свидетели свадьбы, гости и военные однополчане со стороны жениха, коих было предостаточно. Внезапность сделала своё дело - и красный авангард окружил «классового врага в своём логове»! Молодой жених  сотоварищи, расстреляв все патроны, пали смертью  храбрых на поле боя, а невесту, отца-барина и мать-барыню нашли спрятавшимися под длинным дубовым свадебным  столом.

Красный комиссар и его «красная боевая подруга», видя, сколько положили в парадном зале их товарищей, были по-революционному беспощадны: взяли троицу под белы рученьки и поволокли на улицу к усадебным воротам. Так и повесили там  на воротах, всех троих; не пожалели и невесту в белом подвенечном платье, так и не узнавшей никогда первой брачной ночи. Вернулись красноармейцы в усадьбу, смотрят, что стол накрыт: не пропадать же добру, и сели за стол пировать и гуляли так они всю ночь до самого утра. Такая вот обратная сторона медали пролетарской ненависти.

Наутро, выйдя покурить к воротам, увидели они странную картину. Старые барин и барыня висели на воротах, а третья петля была пуста. Удивились, конечно, но не сама же себя она из петли вытащила? Вот только ночью выпал первый снег, странно, но и следов в округе тоже не было. Не улетела же она на крыльях? Покурили и разошлись. Странности начались на следующий день. Передовой отряд  красных подался дальше в разведку. Тогда в  лесу они и натолкнулись первый раз на странную девицу. Сказала красноармейцам, что дочь она  лесника. Те попросили ее показать дорогу. Та показала.  Этот отряд через какое-то время доехал до распутицы, простым языком, они угодили на гати, это такая дорога-настил, ведущая через болото. Легенду об Иване Сусанине красноармейцы вспомнили только тогда, когда эта провожатая-девица исчезла, будто растворилась в воздухе, а они заехали во что ни на есть трясину! Чудом вылезли из этой трясины назад только два красноармейца, задним ходом без коней и оружия, которые и рассказали про загадочную девицу, и добавили   напоследок, что та была вся в белом.

«А не та ли эта невеста?» - ещё подумал комиссар, хотя до этого в мистику не верил и считал её «буржуйской брехнёй для наивного люда». Но своё мнение вскоре переменил, ибо у него снова пропала без вести ещё одна передовая разведгруппа! И тут по странному стечению обстоятельств в живых остался лишь один солдат, который и доложил комиссару: мол, попалась им в лесу местная девка, которая и взялась их вывести кратчайшим путём по незнакомой местности через лес. И впрямь путь этот стал коротким.

 «Все утопли», - проскулил спасшийся. И вот с того времени стала эта невеста преследовать красноармейцев. Навела жути и страху на бойцов: то тут появится, то там. Комиссар, видя такое дело, отдал приказ стрелять! Приказ приняли к исполнению. Едет другой отряд. И вот опять, стоит девица у дороги и улыбается, головку склонила набок, манит бойцов пальчиком. «Идите сюда…идите…я вам кое-что покажу, не пожалеете…». Лицо белое-белое, а губы яркие, красные, наверное, лесной ягодой-малиной измазалась. Солдаты некоторые слезли с коней и пошли за ней, словно загипнотизированные. И только один косоглазый боец, выполнил приказ и выстрелил. Тут у него косой глаз на место и встал! Стоит девица как ни в чем не бывало! Постояла и только потом за дерево зашла и пропала! Пошарили на том месте: ни крови, ничего нет, только красной малиной все дерево испачкано. Один красноармеец аж перекрестился от неожиданности. «А что, - говорит, - ну перекрестился. Не в обиду будет сказано пролетарской революции и товарищу Троцкому, говорят это помогает от дурного глаза и нечистой силы!»

- Гад ты, Игрунов!- взъерипенились на него бойцы-  Идеологически колеблющийся ты! Вот ты кто!

- Да уж загнули. Что ж вы сами-то сдрейфили? А? Не обращали бы на неё  внимания и всё….

- Не обращать! Гляньте! Бошки-то поднимите! Вот она на дереве сидит высоко, зараза! На самом верху березы… видите, братцы? Невеста эта…точно она, белая фата на ней. Если мы сейчас за ней гоняться будем, то точно здесь в лесу пропадем! Вот что…ходу отсюда, ребятушки! Делай ноги!

Повернула группа обратно, задание не выполнила. А комиссару сказали, что «обману невесты» не поддались и тем самым проявили «революционную сознательность», вернулись без потерь. Тут и комиссару стало нечем крыть. А через месяц в ставку Красной Армии пришло донесение, что всё подразделение бесследно исчезло в том районе. Только после этого на картах красных командиров появился синий овал со знаком вопроса и перечеркнутым красным крестом. Это место всегда обходили стороной. Вот и скажи после этого, что революционный класс не был суеверным. Ещё как был! Только после этого большевики больше не только невест, но и вообще баб не вешали, а только расстреливали, шибко боялись большевики смертельных чар «белой невесты».

 

                                             Серый-Гнедой (Лукреций)

 

Ходила в наших краях такая история про кузнеца Семена и его знатную, необычную лошадь. У лошади этой  была серая-гнедая масть, да ещё в яблоках. Оказалось, что такой масти нет не то чтобы в округе, а даже и во всей России, единственная в своём роде. Корпус её был коричневого окраса и различных оттенков, с огненно-рыжими яблоками, а вот хвост, грива, морда и нижние части ног были пепельно-серыми, а не черными, как принято у чисто гнедой породы. Знатоки говорили: «Ну, это, наверное, вышло от лошадей Древней Греции, откуда распространились по всему миру и вороная, и рыжая, и серая масти. А вот серая-гнедая да еще в яблоках - это раритет, т.е. редкость. А тем более жеребец, а не кобыла. От него может получиться и новое красивое потомство и в перспективе - новая порода.

Вот какой он был, этот красавец конь «Серый-Гнедой» на радость удачливому хозяину. Что гордился Семен своим конем, это не сказать ничего, души в нем не чаял! Завел на него бумагу-родословную и вписал в нее по всем правилам, экзотическое имя - назвал Лукрецием.

Так они жили-поживали счастливо до одного странного случая. Началось с того, что опечалился сильно  Семен, жена его пошла в лес за ягодами и с тех пор пропала: ни слуху ни духу. Думал хозяин поначалу, что заблудилась она, заплутала в лесу, может, выйдет через день-другой в деревню какую-нибудь в округе, да и объявится. Но нет. Ни через три дня, ни через неделю она не появилась, никто ничего не видел и не слышал. Вот горе-то! Надел Семён седло на своего «Серого-Гнедого Лукреция» и поехал верхом на поиски жены. Объездил так почти без отдыха и сна всю округу, побывал даже в соседнем Боровском районе. И ничего! Вернулся домой, сел на красное крыльцо своего красивого дома, обнял голову руками и зарыдал. Так любил он свою жену ненаглядную, пуще жизни своей. А Серый-Гнедой опустил голову к хозяину, прядет губами, касается его щеки и какие-то звуки издает! Семён убрал руки от головы и в его уши полились странные звуки, похожие на слова, идущие от лошадиной морды. Губы зашевелились, обнажая лошадиные зубы. Неужто такое бывает? Глаза Семёна округлились, рот открылся от удивления, слёзы пересохли.

- Не плачь, хозяин. Как только наступит ночь, полечу я искать её, так как летать я могу только по ночам.

-К…как…это летать? - только что и смог выдавить из себя этот вопрос  Семён.

- Вырастают у меня по ночам крылья, как у Пегаса. Был я когда-то жеребенком, родился далеко отсюда, там у моего хозяина был мальчик, сынок, он приходил ко мне и играл на дудочке. Мальчик тот Ильюшенька играл так чудесно, что стали у меня прорезаться, появляться, от этой игры крылышки. С тех пор это чудо так при мне и осталось.

- Да не чудится ли мне всё это! - всплеснул руками хозяин, побежал в дом в красный угол, припал к иконе Калужской Божьей Матери.

- Матерь Божия, у тебя в руках Святое писание, ты всё ведаешь! Может ли быть такое? Не с ума ли я схожу от горя? Может, сбрендил?

Хоть и лето жаркое было на дворе, стало колотить его мелкой дрожью, он завернулся в бараний тулуп, залез на печь, свернулся калачиком и уснул.

И вот ему вроде как снится сон. Летит он на своем Пегасе-Лукреции над полями, лесами, деревнями, над знакомым высоким  городом на горе с белокаменными церквями и колокольнями, кресты золотые серебрятся на них в лунном свете, внизу извивается река Ока серо-белой дорогой, как будто ртуть течет по земле, переливается металлическими оттенками. А по этой ртути плывет большая лодка, а в ней сидит его незабвенная жена Софьюшка и поет тихую грустную песню и качает на руках ребенка, большого краснощекого карапуза, мальчика.

Проснулся Семен в холодном поту, ничего понять не может из этого сна. Жена, мальчик, лодка. Свезли, может, её куда лихие люди? А может, в наложницы куда, в туретчину забрали? А может, в Астрахань тартарскую? Жена-то у него была красавица, будто лебедушка, стройная да ладная. Тогда причем тут маленький мальчик? Заболел Семен от этой мысли и расстройства. Пошел на конюшню, а там Серый-Гнедой конь Лукреций с ноги на ногу переминается, топчется, гарцует. Подошел к нему хозяин ближе, и вдруг снова слышит из лошадиной морды такую речь:

- Не бойся, хозяин. То, что во сне ты на мне летаешь, не удивляйся и про то плохое не думай, про то что твоя жена твоя с ребенком сидит, это твой еще не родившийся сын, наследник. А везут её вниз по Оке потому, что собралась она в град Нижний Новгород в надежде вымолить себе ребеночка у местной знахарки Иргинии, наследника для тебя!

- А что ж не сказала она мне ничего об этом? - заговорил Семен с Лукрецием, уже не удивляясь этому.

- А потому, хозяин, - отвечал конь, - что дала она зарок молчания оптинскому старцу Моисею, так как сказал он, что должна быть полная тайна, ибо старцы и знахарки общаться в бренном мире не должны, но коли сильно надо, то через большую любовь к мужу и иди ты к ней, а по дороге читай здешнюю молитву на зачатие, только через решимость и силу веры и силу природных трав. Но мужу не сказывай, ибо на него в юности наложен был какой-то бабой «отворот от детей», да такой сильный, что не дает от  семени плода. Поэтому, чур, молчок!

- Господи помилуй! Ты мой конёк дорогой! А откуда ты об этом знаешь?

- Да вот, хозяин, не простой я, как видишь, конь, а данный на спасение твоему роду! А знаю я потому, что ночью летаю меж ангелов в облаках, а они-то всё мне и рассказывают. Они-то всё знают. Вот что. Ты не печалься, не кручинься, а ложись-ка ты спать, а ночью во сне всё и увидишь, я тебя к ней, к твоей ненаглядной Софьюшке, переправлю.

Стал Семен укладываться спать. Так рассказ коника его поразил, что крутился он и вертелся, пока так не заснул.

Вот снится опять ему сон, что верхом на коне он летит. Тот белые свои огромные крылья, как у гигантского лебедя, расправил, машет ими со всей силой, аж слышно, как незримая волна подминается под ними, как из-под пресса схлопывается воздух, ветер гудит сверху и снизу! Летели они так долго, всю ночь, видно, далеко Софьюшка его с паломниками ушла, на реке уже её нет, и на берегу тоже нет. И вот видит Семен сверху одну поляну в лесу, а на поляне костер горит, а вкруг того костра сидят паломники и среди них Софьюшка, рядом с ней лежит сверточек, будто запеленалый ребеночек. Приземлился коник с Семеном рядом с полянкой, подошел он к Софьюшке. Та протягивает сверточек ему и говорит.

 - Так оптинский старец велел мне сделать из тряпочек такую куколку  да нести ее с собой и класть всегда рядом, так моя просьба сбудется.

- Вот видишь, и я узнал про это. Как же нам быть?

- Так это ничего. Ты же во сне ко мне приходишь, а в реальной жизни никто про это не знает! Это же сон. Мало ли чего во сне приснится. Ты только как проснешься, главное, никому про это ни сказывай, только конику нашему. Он крылатый, теперь вроде нашего ангела-хранителя. Люблю тебя всей душой и всем сердцем, муж мой дорогой. Главное - не грусти.

Проснулся Семен в то утро другим человеком. Лицо его просветлело, грусть-печаль как рукой сняло. Посмотрел в окно. А там его Серый-Гнедой коник Лукреций пасется, ушами прядет, фыркает, то и дело на хозяина одним глазом поглядывает, косит. До этого случая Семен не припоминал, чтобы видел, как лошади улыбаются. А тут смотрит: сложил Серый-Гнедой Лукреций губы дугой и улыбается. Сел Семен на крыльцо да песню запел, так на его душе стало хорошо! Вот только и рассказать-то про это никому нельзя, а вот как хорошо. Может сказка с ним такая приключилась, а может быль всё это, или может такой необычный сон. Так это как посмотреть, так оно и будет.

 

                                          Эвклидово превращение

 

Директор и художественный руководитель самодеятельного рабочего театра «Звезда» Эвклид Карлович был всегда на хорошем счету, считался прогрессивным авангардистом, рьяно продвигавшим  свои новые идеи на театральные подмостки. Несмотря на то, что он полностью, навсегда и бесповоротно отказался от своего буржуазного прошлого, был он  родом из богатой семьи промышленников. Но теперь он отрекся от старого мира, от предков, тем более в моде был «прогрессивный» лозунг «Сын за отца не отвечает». Почему-то за отца. А за мать? Тем не менее преданных идее «классовой справедливости» новых людей ковали быстро.

Эвклид Карлович чуял, конечно, иногда косые взгляды рабочего класса. Вид его, скажем так, был не пролетарский. Порода предков из кожи вон лезла поверх его самобытного лица. Сначала он сбрил свою бородку, потом усы, осталась кучерявая голова с разрастающейся лысиной, тоже признак буржуазии, плешивых как-то в рабочем классе не водилось, все ходили с чубами, вихрами и шевелюрами! Один Ленин был исключением из правил, на то он и гений марксизма! Почуяв проклёвывающуюся поляну на голове, он стал бриться налысо. Но тут на первый план вылезли густые медвежьи брови, которые ему и самому не нравились. Сбрил и их. Авангардистом так авангардистом до конца! Стал похож на бильярдный шар. Сашка, чтец Маяковского из бригады коммунальных электриков, первый подметил что у Эвклида Карловича пролетарское отчество от Карла Маркса. Эвклиду это польстило, но рано он радовался. Сашка выдвинул тут же новую теорию о том, что все Карлы, как известно, от королей происходят! Эвклид стал возражать! Бесполезно.
- Я знаю, чё ты нервничаешь, - не унимался Сашка чтец, - тут что-то не то! После этого Сашка был забракован обидевшимся на него худруком Эвклидом, с формулировкой «за плохое произношение и искажение смысла поэзии в свете пролетарского духа». Потом отчислил его и из труппы. То был первый сигнал. Эвклид окрылился возможностями своей театральной  власти.

Эвклид зажил новой второй жизнью, завёл себе пролетарскую «боевую подругу» Зинаиду Пчёлкину, чаявшую двигать революционную культуру  в массы. Она носила красный платок, могла спокойно влезть с сапогами на рояль, стоящий на сцене, и вдохновенно читать пролетарские речёвки. Ради нового искусства могла всё, чем очень поразила видавшего виды Эвклида. Даже он раньше не предполагал такой свободы театрального языка и тела! Худрук запал на Зинаиду не по-детски. Вдохновленный её идеями полного раскрепощения по имя революционного искусства, он решил делать авангардную постановку по «Городу солнца» Кампанеллы, где все ходят голыми по сцене, радуясь лучам вечного солнца, работают, поют песни, делают детей. Настоящая коммуна! На повестке дня стоял только один вопрос, какой может быть Город солнца, когда все актеры в декабре бледные, как моли. Тогда решили мазаться гуталином под негров. Зинаида Пчёлкина сагитировала девиц из своего пошивочного цеха, убедив тех, что таким образом они быстро найдут себе женихов.

Кто устоит перед девицами будущего, темнокожими аборигенками?! Невозможно. Те постеснялись, помялись ради приличия, но Зинаида притащила откуда-то фотографию с обнажёнкой  Айседоры Дункан, боевой подругой Сергея Есенина, и те решились, коли сам Есенин за это.  Придумать - это одно дело, а воплотить- другое, жизнь как известно, подкладывает своих свиней под ковер. Не успели, авангардиста Евклида, не поняла "пролетарская редколлегия". " Вы что товарищи, сбрендили? Это же растление молодежи, вы товарищ Эвклид завязывайте со своим авангардом! Так и до контреволюции недалеко!"

И вот на дворе в свои права вступило опасное время 30-ых годов! Портреты Сталина - вождя, Отца всех народов - повисли на стенах зданий транспарантами и флагами.

Как обычно, когда людей охватывает эйфория от грядущего светлого будущего, тут и начинается самое страшное: пастухи начинают понимать, что в стаде есть «странные овцы», которые каким-то образом замаскировались - одели овечьи шкуры, а нутро у них осталось волчьим. Так и думают сами новые волки о не подозревающих о подвохе странных овцах. А те блеют вроде так же, как все, даже иногда более громко. Но нет! Что-то в них не то, не овечье, а человечье:  умный взгляд,  нестандартные мысли, слишком самостоятельные оценки. И когда такую овцу спрашивают про родословную, тут начинается совсем другой контекст. Оказывается, овца боится именно таких вопросов, своего прошлого, своих не овечьих, а человечьих предков. Эвклид Карлович в первый раз почуял что-то неладное, когда к его  самодеятельному театру прикрепили «консультанта по идеологической работе».

«КонсИдРабом» оказался бывший психиатр Бушмановки лечивший, до этого всеми доступными методами в том числе и классовых ныне  врагов. Теперь он сменил род деятельности, а методы работы оставил такими же. Звали его просто, - товарищ Захой. Странным казалось и то, что он тихо, по-свойски разговаривал с молодыми рабочими, а самого Эвклида Карловича всегда избегал, а при встрече всегда махал рукой, и со словами «ладно, потом» спешно уходил. Что означало это «ладно», даже продвинутый Эвклид не понимал, так же, как и его слова, бросавшиеся прямо в лицо «потом» или «не сейчас».

И самое коварное и даже пугающее «ну ты артист» или «ну-ну» приобретало в его исполнении зловещие оттенки. В скором времени артисты театра, работяги, всегда шумные и активные, что было ещё более странно, при его появлении как-то затихали, и всё более вслушивались во вкрадчивые речи товарища Захоя. Тем страшнее это казалось Эвклиду, так как он в эти речи был не посвящен. То здесь, то там разносились по городу будоражащие ум слухи о ночных арестах. И еще про черного ворона, тарахтевшего во дворах по ночам. Песня про черного ворона, которую любили петь на всех застольях,  становилась от этого ещё реальнее и жутче.

Сталинская эпоха проехала катком по людям, шёл идеологический пар, трещали кости. Люди сидели на кухнях, пока дети спали, собрав в узелок необходимое, по ночам ждали звонка в дверь и гудка черного воронка под окнами. Но были и те, кто жил "со стороны власти". Они фанатично верили, что у них все хорошо, как бы не замечая очевидных вещей, происходивших рядом в своем доме, в своем подъезде, в коммуналке, с соседями по лестничной площадке. По ночам спали спокойно. Если от них требовалась реакция на окружающие реалии, сразу ставили на человеке клеймо  - «враг народа». На чужой лоб ставить клеймо было просто, не на свой же лоб! Дальше спали спокойно. До поры. Это было удобно. Меньше знаешь - лучше спишь!

 Эвклид Карлович, как и многие его соседи по «Зеленому дому» на улице цареубийцы и террористки Софьи Перовской, стали подмечать в себе особенную странность делать морду кирпичом. Соседа недавно арестовали, а им хоть бы что, на лице даже выражение не изменилось. Знакомого нарекли «врагом народа», а у соседей надуваются щёки и выражение лица делается надменным и брезгливым. Эвклид понял, что на самом деле внутри у них всё клокочет от страха, как у зайцев, это такая форма самозащиты.

Товарищ Захой, видимо, окрыленный внедрением своей методы в жизнь, медленно, но верно, как акула, кружил вокруг Эвклида Карловича, с каждым разом сжимая расстояние до цели. Если раньше Эвклид чувствовал себя свободным от предрассудков режиссёром, полным властителем своей судьбы и творчества, руководителем театра, способным лепить из своих подданных все что угодно, по своему усмотрению, то теперь дело было противоположное. Скверноподданные, учуяв веяния времени и тайную власть товарища Захоя, вышли из-под контроля режиссера и стали относиться к Эвклиду Карловичу и равнодушно и пренебрежительно. Как-то уже в открытую и при всех взвилась на него наглая Зинаида: «…эй …юдила из нижнего Тагила, засунь свою идею в одно место, ни бельмеса  ты в народном театре не петришь!» Эвклид понял, что она просто топчет его авторитет.

- Он мне ещё руки целовал! — не унималась Зинаида Пчёлкина. - Это же всё его старорежимные замашки, ты же, Эвклид - контра! Ты же вошь на теле трудового народа! Вы ж посмотрите на него, знает свинья, что рыло в пуху!  - и заржала как полоумная.

Уже придя домой, Эвклид вдруг понял, что под него роют яму. А что делать? Обладая изрядным писательским талантом, Эвклид понял, что врагов нужно бить их же оружием, и весь вечер и всю ночь строчил письма в соответствующие инстанции на своих лже-актеров, разоблачая их по полной. Начинал всегда так: «Прошу оградить меня…», дальше писал о том, кто какие рассказывал анекдоты про «Отца всех народов», прилепил разного, сочинил много, особенно про товарища Захоя и Зинаиду. Наконец оценил свой острый писательский дар, так как приготовился к худшему в своей жизни сценарию развития событий. Надел серенькое пальто, рассовал по карманам деньги, достал из тумбочки припасы: шоколад, сало, хлеб, положил всё в вещевой мешок, который имел большую лямку, сшитую в дугу и позволяющую закидывать петлю на верх мешка. Завязал его, надел на плечи себе за спину. Вышел на улицу из своего «зеленого дома», когда ещё было темно, дошел через Гостиные ряды до почтамта, опустил письма «куда надо». Притащился в театр, когда уже начало светать, залез на самую верхотуру, где над сценой была техническая площадка, где крепились механизмы занавеса, и залёг там спать. Так прошло очень много времени, Эвклид спал, и снились ему кошмарные сны; один навязчивее другого, и в конце каждого отрывка сна непременно был финал - его арестовывали и сажали в воронок. Проснулся он под вечер. Внизу послышался какой-то шум, шаги, стучащие по сцене, как молотки, усилились. Раздался гундосый голос товарища  Захоя:

- Товарищи, тут тоже его нет! Щёрт! Куда же он мог деться? Залег, вражина на дно, не иначе!

- А я говорила, - сверху Эвклид увидел, как из за спины энкавэдэшников вылезла Зинаида, попыхивая папиросой «Беломорканал». - Я же говорила! Хреново реагируете, товарищи, эту тварь я раскусила с первого раза!

- В первую брачную ночь? - хихикнул товарищ Захой.

- Я этим по ночам не занимаюсь, по ночам я сплю! Для прочего существует дневное время, надо бы быть прогрессивным, а не отсталым, товарищ Захой! Но главное, товарищи, что я учуяла его нутро!

- В каком месте? Ты, товарищ, Зина Пчёлкина, не буровь тут, а говори дело! Если у человека имеется двойное дно, то сообщать надо вовремя, товарищ Зина, а не голой  по  гримерке скакать!

Полемика внизу разрасталась. В голове Эвклида Карловича угнездилось прочно лишь одно слово - «облава». А классическая крылатая фраза «за тобой пришли» обрела реальность, все его кошмарные сны обратились в явь. Он чуть не свалился с верхотуры. Эвклид замер наверху, как паук в паутине, не в силах пошевелиться. Сработал инстинкт самосохранения. Так он просидел в театре, пока не ушли бдительные товарищи и на улице не стемнело. Затем он вылез в боковое окно технического помещения и направился вниз по улице Сталина в сторону речной пристани. Проходя мимо бывшего дома Чистоклетовых, теперь народного музея, он увидел огромный, висевший во всю стену, портрет «усатого грузина», смотревшего прямо на него лукавым и непробиваемым стальным взглядом. Эвклид испугался этого взгляда, отвернулся и за всё советское время его жизни перекрестился. В это время на его плечо упала легкая, почти детская рука, он вздрогнул всем телом как от разряда электрического тока и повернулся. Перед ним стояла молодая женщина в пальтишке и в косыночке, маленькая, больше похожая на мальчика-подростка, в руке её был маленький деревянный чемоданчик.

- Здравствуйте! Вы меня не помните? Я приходила к Вам на пару репетиций, но какая из меня артистка, право, смешно! А  Вы тоже верующий? Креститесь…сейчас это опасно! Куда же Вы уезжаете, позвольте спросить? В этом «позвольте спросить» и «право смешно» Эвклид вдруг почувствовал какую-то родную, давно забытую человеческую теплоту. И глаза женщины были такими светлыми, близкими. Казалось, что она всё знала, без слов, и ей не надо было ничего объяснять, она и сама была такая же, как он, из другого мира, и также спешила ускользнуть из этой «беспробудной сознательности и бдительности» и «беспощадной реальной действительности».

- Подальше отсюда! - произнес Эвклид и, не сговариваясь, они оба взялись крепко за руки и зашагали вместе в сторону Воробьевки, где  внизу на пристани стояли и покачивались на волнах серо-голубые катера.

 

Ахрил-рыбак и сом-людоед

 

Если Волга - это матушка рек русских, то Ока - её родная любимая сестрица. Впадая в Волгу, она единственная из всех русских рек течет на север, остальные реки Руси текут на Юг. Издревле русские люди использовали эту её особенность. И с юга начиная от Орла плыли по ней люди далеко на север в сторону Нижнего Новгорода, а там и рукой подать до Ярославля, Костромы, Александрова. Река Ока была кормилицей во все времена, будь то неурожай и голодные годы, была единственной спасительницей. И напоит, и накормит, и довезет без лошади, садись в лодку и плыви.

Во времена давние, когда люди знали не только русские сухопутные торговые пути, но и татарские торговые шляхи-сакмы с переправами, знали, что по воде, если плывешь и днем и ночью сначала на северо-восток до Волги, а там на юг по великой реке, окажешься в Астрахани быстрее, чем если поедешь туда по суше на лошадях. Поэтому держались люди рек. Боготворили воду. Не дай Бог зачерпнуть из реки воду грязным немытым котелком - Бог воды затянет на дно, как пойдешь купаться, или подсунет на Ивана Купалу дурнилу - полоумную невесту, - или скаженную чаперадлу, некрасивую да сивую.

Ахрил рыбачил с измальства, сколько себя помнил. Отца он любил, а как потом рассказывала мать, рыбаличка, был отец его мужиком видным, дельным и смекливым. Один раз рассказывала она, пришли с юга крымчаки татары-агаряне, чтобы упромыслить на Оке наживы, да не пошли в Рязань, а пошли к Калуге со стороны Воротынска. Отец тогда сидел на середине реки, а как увидел сакмачей-конников и повозки на берегу, сразу смекнул, что дела у него поганые, и тихо слез в воду, а плот-вязанку пустил по реке, да так нырнул глубоко, что татары потеряли его из виду, плавал он хорошо и вынырнул только саженей через 100 вниз по течению, ринулся к берегу и побежал в Калугу, в крепость, которая возвышалась кручей над берегом, да так засвистел, что сторожевой на смотровой башне, увидев его и татар аж за две версты, и забил в башенный вестовой колокол. Тем и прославился его отец.

Татар тогда в Калугу не пустили, видя тогдашний аврал в остроге и крепости, они объехали город стороной. Отец же продолжил рыбалить и учил маленького Ахрила всяким рыболовным хитростям. Например, как выудить речного леща «на слово» - это значит  без наживки. А на мотыля да на ручейника тебе каждый дурак поймает. Лещ, такая рыба плоская, как будто по ней валами проехали.

Назвал сына отец Ахрилом - старинным именем, произошедшим от прославления солнца «Ах, Ярило!», сокращенно Ахрил. Что затем произошло с отцом, мать не рассказывала, но пропал он без вести. Да только люди говорили про то, что пытался он поймать огромного быка-сома, который изводил всю округу: пропадали и люди, и скот. А как ушел отец ловить того сома, так и не вернулся более, сгинул. Ахрила он выучил речному промыслу на славу, свое дело он изучил от и до. Всякие свои хитрости он знал и на простых речных рыб, и на царских, и на белугу, и на калугу-рыбу . Язя ему удавалось ловить через жаберную дугу. Как только язь всовывал голову в приманку-ловушку и открывал рот, то сразу застревал в силке-кольце. В безветренную погоду на глади воды можно было отчетливо наблюдать пути плотвичек, гоняющихся на огромной скорости за более мелкой рыбешкой.

Этим Ахрил пользовался мастерски, ставил свои клетушки-вязанки в этих местах. Мастерски делал толкушки - плетеные клети в виде груши с дыркой на входе, внутри такая плетенка было снабжена заостренными прутьями, попав туда, рыба обратно хода не имела, только внутрь. А ловить на крючок, вырезанный из шиповника с колючкой, он давал своим подрастающим детишкам Логвинке и Елейке. Были у них свои секреты рыболовные. Особым делом было ловля, когда сверху от Волги заходили в Оку угри. Длинный угорь исстари ценился у рыбаков за его вкус. Если его подкоптить на ольхе, то получалось вкусное и нежное, с тонким ароматом, жирное мясо, пальчики оближешь. Один раз Ахрил вытащил из сети настоящего подводного упыря, длинную, как змею, трехглазую миногу, называемую в народе семидыркой, по количеству дыхательных отверстий с каждой стороны рыбины. Дед Мачай, сидевший в это время на берегу и увидавший змеюку, сострил:

- Вот дык минога, расзкудрить твою налево….Эту тварь Ахрил, слышь, миногой нарекли…… Дык… чудо… а есть говорять ещё восьминога… так у неё восемь ног-хвостов…. Не. Сам не видал…но что ж мне брехать, раз люди сказывают…вот, те крест, восьминог!

Такого зверя, миногу,  Ахрил и впрямь никогда в Оке не видел до этого. Об этой рыбине-семидырке рассказывал ему когда-то отец. Да и не рыбина это была, так как на ней не было чешуи, а тело ее было склизким и длинным. Один глаз у нее был на лбу, посередине головы, как у Циклопа. Вампиром она была по определению, потому как в клети присосалась она к судаку и выкачала из него всю кровь и на этом месте просверлила в его теле дыру. Ахрил повернулся к деду Мачаю:

- Так что с ней делать, дед Мачай?

- А что ж с ней делать, Ахрилушка, голову ей секи да копти как угря, глядеть что ли, на этого упыря?

После этого случая стал Ахрил брать деда Мачая с собой ловить царскую рыбу-осетра. Красавица рыба. Привезли её на Красную торговую пристань в Калугу, там уходила она с молотка купцам всегда хорошо; так же  и белуга считалась чистой рыбой, как и калуга-рыба своей рыбой, местной. Остальную рыбу Ахрил с дедом Мачаем отвозили на Соляной рынок, там её солили, сушили   и продавали.

В субботу в бойкий торговый  день пошел на соляных рядах среди рыбаков слух, что, мол, завелся в реке необыкновенной величины сом. Уверяли что был он почти с десяток аршин в длину и под 30 пудов веса и с усами в два локтя длиной! Невероятно.

Вот что рассказали местные рыбаки. Жил этот зверь-сом в глубокой яме напротив Берендейки. Видели рыбаки, как этот сом сожрал давеча человека. Из воды высунулась огромная страшная голова грязно-желтого цвета с налившимися кровью глазами, как у быка, и заводила по воде жирными, как черви, усами. Открылась огромная пасть - и нет человека! Этот старый сомище-бык выбрал очень хитрую стратегию. Ложился на мелководье и лежал там неподвижно, как бревно, пока кто-нибудь не появлялся в зоне его видимости, будь то рыбак или проплывающая птица, всё равно. В этот момент он собирал силы и мощно бросался вперед, огромным хвостом глушил жертву и потом всасывал её внутрь, пасть захлопывалась. На рыбаков это зрелище произвело страшное впечатление. Старики чесали бороды и дивились:  «…Давненько в наших краях такого не было!».

Только и разговоров было на пристани и на торге, что про этого сома-убийцу, особенно среди купцов. Пошли среди них на сома ставки. Ахрил вышел в центр круга на торге перед красными воротами и произнес:

- Вот вам моё слово! Выловлю я этого чудо-сома! Только, чур, уговор! Кто из купеческой братии на меня больше всех поставит, тот и помогать мне будет и отвезет в Москву на торг на Солянку это диво показать людям. Купцу тому будет слава, ну, и мне  малость… почет и уважение! Идёт такой уговор? Нужно мне будет соорудить хитрый предмет для ловли.

Разгорелись, расшумелись купцы, вошли в азарт. Да и вправду, если это диво в Москву свезти, то можно себе и купеческой славы найти, и имя. И один из купцов выставил солидную сумму, вот я, мол, какой! Нашлись и другие, дескать, у меня свой человек есть, он и споймает! Тут и заручились, забились купцы каждый на своего рыбака. Разбили спор руками и пошли на реку Оку.

Вечер уж наступил, солнце село, сидели у костра Ахрил и дед Мачай, обмозговывали, как решить дело. И не заметили, как в темноте к берегу подплыла огромная голова и стала вслушиваться в разговор рыбаков, будто что-то понимала. Огромные жирные губы рыбы-зверя шевелились и причмокивали, из глубины головы шел утробный гул, похожий на мычание быка. Видать, рыба соображала, что ей делать дальше. Не зря же в народе идёт молва о том, что старые вепри-сомы понимают человечью речь и живут долго, лет до тридцати, а то и до пятидесяти. Дед Мачай, прилегший на козий зипунок рассказывал:

- Вот намедни к примеру мой кум сказывал, что ентот зверь сожрал его собаку, что плавала около берега, а он сам сидел в лодке, как говорит: «…дасть по воде, аж волна встала», ага, и пена пошла в разные стороны, а кобеля этого, пса, уж и нет, как языком слизнуло, даже, говорит, тявкнуть не успела! Это рано утром было, только солнце встало. Кум-то ноги в руки и айда оттудова, и правильно, ентот зверь если со всей силы долбанет, так и лодку перевернёт, как пить дать! О, какая зараза! И умный этот зверь, вот что, человеческую речь понять может!

Голова сома медленно опустилась в воду и исчезла.

- Неужто понимает эта рыба человека? – спросил подошедший к костру местный мужик.

- Да какая ж это рыба? – продолжал дед Мачай. - Это ж чисто зверь! Что хищник в лесу из засады выпрыгивает, так и этот так же, только из воды. Речной хищник, зверь, сущий дьявол, вот он кто! А коли вышел на охоту, к примеру, за тобой, если на тебя глаз положил, то и будет сидеть целыми днями в засаде, пока тебя не поймает. Он, говорят, людей по лицам и голосу знает. Лежит у берега в воде и слушает целыми днями. Всех людей, что к реке подходят, да весь город знает, да и тебя тоже знает, мил человек.

Мужика аж передернуло: «Да иди ты, не пугай, чево брешешь-то!

К костру подошел ещё один дед с палкой, длиннобородый седой, как лунь, старец и перекрестился:

- Вот-те крест, истинно так. Такой хитрый дьявол, нечистая сила, я вам скажу, прямо что это оборотень. Страшон и мерзок !

Ахрил, чтобы изловить водного зверя-сома, взял себе в помощники своего двоюродного брата Архипа - толкового мастера снастей и хитростей, а точнее,  мастерового, да и силен был мужик! Правильно, что деда Мачая взяли в предприятие как «советчика», в другом, где требовалась сила, из-за своего возраста здесь бы он не сдюжил. Архип сразу предложил делать огромный арбалет на плавучем плоту. Арбалет должен был быть снабжен надежным гарпуном с веревкой, расчет был на то, чтобы при удачном выстреле сразу загарпунить сома, главным было выманить из своего убежища, а это дело было нелегкое. Были и до этого уже охотники убить людоеда-сома, да всё срывалось каждый раз. Мужики говорили, что ежели человека тот пожирает, то и ум его себе забирает. По подсчетам местных людей, на тот свет он отправил уже не менее трех человек, а значит, втрое поумнел.

Стали замечать рыбаки, что как только они смастерят какое-то приспособление для его лова, так этот сом исчезал оттуда и больше не появлялся, пока те рыбаки не уходили с этого места. Выходит, и вправду, ума он был человеческого, никак не иначе. Архип  с Ахрилом мастерили арбалет не торопясь, надёжно, и сделали его такой убойной силы, что пробивал он доску толщиной в три пальца. Денег тот купец не пожалел, дал из материала что нужно. И плот мощный соорудили  со станиной, куда крепился сам гарпун. Купец остался доволен.

- Ну, ежели   на Калугу нападет какой-нибудь враг, то этим арбалетом  по десять человек наскрось   можно пробить, так что, братья-християне, вы уж не подведите меня и оприходуйте этого речного людоеда, а за мной уж не заржавеет, озолочу! Подвесим сома-разбойника на Торге людям на диво! Эка тварь у нас завелась! Ну, с Богом!

Выехали на Оку с самой ранницы, ещё висел над водой молочный туман, окрашенный в розовый цвет восходящего из-за леса солнца. Было тихо, и казалось, каждый шорох был слышен над рекой. Ахрил и Архип напрягли слух и глаза. Может, какой-нибудь знак для них появится на воде? Привязали на веревку для приманки за лапу огромного жирного гусака, который огласил окрестности своим гоготом, бился и хлопал крыльями. По воде пошли круги и взбилась пена. Архип взял в прицел гарпуна перепуганную    вусмерть птицу. Чуть вздыбится вверх поверхность воды - он выстрелит! Будьте уверены, не промахнется, глаз у него острый! Перед этим выяснили, что именно здесь видели этого людоеда-сома в последний раз. И уже кличку дали ему в народе, простую и верную – сом-убивец.

Через час Архип сказал брату:

- Пальцы ужо онемели, слышь, братка, гусак скоро уже загнется, биться перестал, видать, нет его здесь, этого сома.

Надо место менять. Ежели он в яме своей днём спит, то теперь только на заходе солнца как темнеть будет его брать надо! Может, ниже по течению встанем?

- Может, оно и так, - ответил Ахрип.

Вытащили круглый каменный якорь с дырой посередине, стали подтягивать веревку, за которую был привязан бедный гусь.

И в это время вдруг вздыбилась перед ними стена воды! Гусака вместе с веревкой вырвала напрочь и всосала в себя огромная неведомая сила! Двое братьев одним махом упали на плот, разинув рты и вытаращив от неожиданности глаза! Не о какой стрельбе уже не могло идти и речи! Волна откинула плот. Всё стихло, как будто ничего и не было. Но главное, в эту секунду они успели рассмотреть страшную рыбину. Огромаднейшая  мерзкая, почти жабья, морда, вся в буграх и пупырышках зеленовато-серо-желтого и коричневого отлива в крапинку, больше была похожа на перекошенное рыло огромнейшего головастика с огромными кроваво-красными большими, безумными и воспалёнными глазами! Жуть да и только!

 Робели братья недолго. Главное подтвердилось. «Убивец-сом» приходит на это место и, самое интересное было то, что он выжидал до последнего момента и выдержал крик этого самого гуся столько времени, будто знал затею людей, сидящих на плоту в засаде. Богатый купец  Тимофей Никитич Третьяк, послушав доклад своих подопечных, завелся ещё больше и дал братьям для приманки аж целого поросенка!

- Только надо посадить этого поросенка на цепь - иначе сорвётся! Что ему веревка! Щёлк - и нету! От кузнеца-цыгана принесли хорошую цепь с металлическим сделанным по заказу купца  ошейником. Кузнец Зуйка засмеялся, блеснув железными зубами!

- Первый раз для его свинячьего величества ошейник делаю, а то всё для беглых  да для холопов или смердов. Чудно! Но воля ваша !

С раннего утра братья снова выехали на плоту рядом с берегом к тому же самому месту. Вбили дополнительные скобы для собственного крепления, поняли, что их может рыбина тоже с плота снять. Стояло раннее утро. Братья нацепили на поросёнка ошейник с деревянным поплавком, чтобы тот не утонул, и рядом с плотом спустили в воду, цепь укоротили, чтобы иметь над ней контроль. Поросенок, чуя недоброе, мерзко и истошно завизжал, так что с окрестных деревьев метнулись в небо дремавшие поутру вороны, грачи, галки и другие лесные птицы. Ахрил сам встал к арбалету, рука у него была твердая, железная.

-Ну, братка, приготовься, только за скобы держись!

Не успел он это сказать, как плот вместе с ними вздыбился, встал на ребро. Удар монстра был такой, что брат Архип улетел в сторону, хоть и держался за скобу, не устоял. Видно, поросячьим визгом они разбудили спящего неподалеку сома-людоеда, он неистовствовал! Ахрил обнял ногами арбалет снизу, скрестил их, таким образом сделал из них  замок, руками и локтями обнял оружие. Выдержав крен, плот осел обратно, в это время цепь взвизгнула и натянулась, было похоже,  что поросенок был уже внутри сома. Прошло буквально еще мгновение - и сом-людоед вынырнул, распахнул огромнейшую пасть над Архипом, который упал в воду, и всосал его в себя почти до половины. В это время Ахрил выстрелил из арбалета и прошил монстра прямо в заднюю часть туловища ближе к хвосту в тот момент, когда убийца уже уходил под воду.

Плот потащило с невероятной скоростью и силой, а затем и сам плот стал уходить под воду. Сом явно нырнул в глубину! И в это время плот вздрогнул, встал намертво и затрясся мелкой дрожью, как в лихорадке. Архип загодя закрепил с торца плота другую цепь, заарканил её вокруг  самой толстой осины, стоящей неподалеку от кромки воды на берегу. Вот и купеческие мужики-помощники вывалились все дружно из кустов и закричали с берега: «Давайте, братцы, тяните!!!!»

Человек десять мужиков взялись дружно с берега тянуть цепь на себя: «Ээх…ухнем…эх  ухнем…ещё разик, ещё раз!!!»

- Нуууу!!!! - истошно заорал Ахрип. – Да…ава..ай… навали…ись!!! Мой брат у него в брюхе!!!!

И он спрыгнул с плота в воду ближе к берегу и тоже стал что есть силы тянуть цепь, помогая остальным. Времени, казалось, прошло не очень много, и плот своим бортом уперся в берег. Его перехватили,  потянули  и потащили на траву,  взялись за обе цепи: за ту цепь, к которой был привязан поросенок, и за другую цепь от самого гарпуна, что сидел теперь намертво в самом соме-убийце.

Последние сажени давались мужикам тяжело, их жилы и вены вздулись, напряглись в невероятном усилии. Очевидно, сом упёрся почти у самого берега, чуя свой конец. Он никак не хотел сдаваться и так шандарахнул по цепи своим бревноподобным хвостом, что  мужики повалились в траву, и их, лежащих, сом потянул обратно в воду. Первый раз за утро мужики не на шутку струхнули. Первых двух уже затянуло под плот, съехавший опять в реку, некоторые от невероятного по силе рывка отпустили руки, не удержали цепь. Многие растерялись от неожиданности. Но не Ахрил. Ох и здоров же был этот богатырской силы человек! Он умудрился схватить конец уезжавшей в воду цепи гарпуна и заклинить её за скобу, вбитую загодя сбоку плота . Тут и мужики опомнились и снова ухватились за цепь и навалились разом с новой силой начали тянуть .

- Ну что, братцы-молодцы, отдохнули?! – гаркнул Ахрил. - Полежали в травушке, а теперь давайте уделаем под орех эту тварь!!!! Ахрил как бурлак впрягся в цепь и потащил её на берег, мужики воспряли духом.

- Эээээххх, зелёная сама пойдёт, эээххх…подернем…сама пойдёт, сома возьмёт !

Плот опять выехал на берег вместе с обалдевшими и чуть не захлебнувшимися уже двумя первыми мужиками. Они тоже впряглись.

-Ну, тварь, держись!!!

И вот наконец из воды показалась огромная, как у кита, голова старого сома, хотя все думали, что первым выйдет хвост,  ведь тянули за него. Гигант  старый сом с выпученными от безумия глазами издал мерзкий утробный рёв настолько сильный, что рябь пошла по воде и задрожали листья на деревьях.

- Ну что!! - взвыл Ахрил - Врёшь!!!! Не по губам твоим мерзким наша русская сила!! Не возьмёшь!!!

И мужики рванули из последних сил и вытащили  огромную голову речного монстра на берег.

Приготовленным загодя заострённым осиновым колом, как и положено было на Руси при казни нечистой силы, Ахрил со всей своей богатырской силой проткнул череп гигантского сома прямо у его основания. При этом речной монстр издал своё последнее мычание, и из его пасти вышел не то последний вздох, не то слова: «Ччччуууу…ююю…». Завершилось всё уже не жалобными, а безнадежными его стонами, как у старого и больного быка, которого привели на бойню.

Затянуть эту огромную тушу на берег стоило огромных трудов. Такого размера сома мужики отродясь не видели, по всем параметрам - кит. На его хвост надели веревку и вытянули сома вдоль берега. Ахрил бросился к туше сома и огромным тесаком вспорол ему брюхо. Вместе с утробой вывалилось всё содержимое  желудка,  и все мужики увидели брата Архипа, лежавшего навзничь на груде требухи. Ахрил схватил его и быстро переломил через своё колено и надавил на грудь так, что казалось, что ребра Архипа затрещали. Но в этот момент изо рта брата хлынула буро-желтая жижа и потекла пена, он дернулся и со свистом пытался втянуть в себя глоток свежего воздуха.

- Дыши, братка, дыши!... Ахрил положил его на бок, и изо рта брата продолжало ещё что-то выливаться.

- Носом, Архипушка, носом дыхни, вот-вот так …слышь…здесь я…давай…давай.

Подошёл «старшой» от купеческих мужиков.

- Ну, Ахрил Дивеич, видали мы за свою жисть многое, но такого, понимаешь, впервой. Да эту тварь на одной телеге-то  не увезешь, нужно вторую прилаживать в хвост. Вот так царь–Сом! Вот так диво!

Мужики первую половину дня при помощи упоров и рычагов грузили сома на двойную телегу. Рыбу заштопали, набив её сеном, чтобы показать диво на Торге, придали ей товарный вид, поставили впереди в упряжи четырех лошадей. Мужики перекрестились, щелкнули по воздуху кнутом и медленно, чтобы не попортить товар,  двинулись в путь. На берегу стало тихо. И только около плота остались сидеть в обнимку два брата Архип-мастеровой, чудесным образом спасшийся из брюха сома, и богатырской силы рыбак Ахрил.

- Вот так, братка, мы этому дьяволу рыло своротили, да ещё и живы остались! Так вот потом станешь рассказывать про ето дело внукам, так и не поверят! - Ахрил вертел в пальцах золотой рубль, что дал ему только что счастливый купец Третьяк.

- Ну дык это дело такое, – отвечал ему брат Архип, - хошь верь, а хошь не верь, а всё одно, как есть так и есть, а против правды не попрёшь, и, как ни крути, раз было - значит было!

 

                                                                    Глаз солнца

 

Так уж повелось испокон веков, что делают находки «искатели» как бы совершенно неожиданно, даже случайно. Но, как известно, в нашей жизни ничего случайного не бывает.

Ещё от своего деда слышал Никодим историю про то, как нашёл тот возле Оки на отмели прозрачный камень желтого цвета, очень чудной, внутри него сидело   диковинное насекомое - большой мураш, муравей огромных размеров величиною с ноготь большого пальца, которых в наших местах отродясь не водилось, и были  у этого мураша странные, как у стрекозы, сине-зеленые глаза и необычайной красоты фиолетовые крылья. Сказывал отец, что отнёс эту невидаль, кусок желтого камня, купцу на торговые ряды, а тот предложил за него немалые деньги, назвав кусок «алатырь-камнем»; подошел другой купец и сказал, что это «амбер -солнечный горюч-камень», и предложил ещё больше,  отец и продал ему. Да тот купец наказал отцу ещё нести такой камень, если найдет, и сказал,  что это необычно, что у нас нашли, так как на Оке найти такой камень  -большая удача, обычно распространен он у балтов. И что в Курляндии ходят по берегу моря и собирают его после шторма,  и называют его литовцы гинтарас, а латыши - дзинтарс.

 Но если предположить, что там, где течет теперь наша река, было древнее море, то находят этот «камень солнца» и здесь, но редко, случаи исключительные. Посему надо, дескать, знать место, где он вымывается рекой, там и искать. Один еврей, знаток с купеческих рядов, рассказал, что из этого алатырь-камня делают такое снадобье, что что вылечивает людей от бесплодия, только этот камень-смолу нужно стереть в порошок, потом поджечь и вдыхать это благовоние, так как этот алатырь-горюч камень прекрасно горит. Как писали про него в «азбуковицах» - своего рода старорусских толковых словарях, «камень зело честен, един от драгих камней тако именуем златовиден вкупе и сребровиден». Вкупе, можно читать,  как в «купели» - это значит под водой он начинает играть цветом и переливаться ещё больше, чем на воздухе.

Из всей этой истории дед Фрол вынес много полезного для себя, а именно: он понял, что главное - «это место», и не стал точно говорить, где именно он нашел камень,  сказал только что «близ Таруссии», да и понимали все:  кто ж скажет место, дураков нет. Вот что рассказывал потом дед Фрол своему внуку Никодиму.

- Стал я с того времени подмечать, что лазеют за мной какие-то люди: я  в лодку, и они в лодку, далече плывут, но всё равно видно; я на берег - они тоже. Вот и понял я, что неспроста ко мне этот «собачий хвост» приставлен,  по следу идут окаянные, небось, купцом этим приставленные. Вышел я на берег тогда и пошёл прямо в болотень, что был у самого притока реки. Была у меня там одна тропка неприметная по гатям, это такая плетеная из прутьев дорожка, как настил под водой. Ну я и прошёл по ней и вышел на островок, затем сбоку его обошел и стал смотреть из- под коряжины, что будет с моими преследователями.

Вот они вышли к краю болота,  их было трое, стали советоваться меж собой, поняли, что я тут прошёл. Один, что был у них за старшего, и говорит: «Ну раз он прошел – и мы пройдём! Сейчас слегу-длинный шест стешу и двинем». Так они прошли шагов тридцать по гати, но не поняли, что подводная дорога делает в этом месте поворот; и тот,  что шел спереди, ткнул слегой в болотную жижу, так что его руки вместе с шестом по локти ушли вниз и он всем телом с головой улетел вперед. И тот, что шел за ним, от неожиданности мотанулся и оступился в сторону, тоже погрузился в трясину, да так, что одни пузыри пошли из-под бурой тины. Тот третий, что шел за ними, встал как вкопанный, как будто кол проглотил. Перекрестился да и не пошёл, а пополз назад, по-собачьи руками нащупывая плетенку под водой.

 С того времени я стал всегда проверять, нет ли за мной людей. Вот что я тебе скажу, Никодимка, - обнял его дед. - Отец твой сгинул, а место это я тебе покажу, то место, где алатырь-камень есть, это будет твоё место, и будешь его беречь пуще ястребиного глазу. Пошли. Тут недалече.

Они вышли из лодки на место, ничем не примечательное, песчаная отмель как песчаная отмель. Тольку чуть выше на берегу выдавался странно вперед небольшой остов скального утеса бурого цвета, точно лежащий на берегу медведь.

- Вот подле этого «медведя» и ищи наше место, хоть выше, хоть ниже за версту, неважно, но вымывает камни здесь.

- Хорошо, - понял я. - Деда, век не забуду, сохраню нашу родовую тайну. А тятя мой где?

- Да что ж тебе сказать, Никодимушка, сгинул тятька твой, шут его знает, понять не могу, а сдается мне, продал он алатырь хороший  да подался в Москву-матушку, видать, закрутило его там сильней, чем в речном водовороте, не выплыл, поди, он оттуда, сколько уж лет прошло. Проглотила его Златоглавая.

- Деда, а расскажи про алатырь-камень.

 

                                                               Рассказ деда Фрола

 

«На море-океяне,  на острове Буяне стоит бел-горюч камень алатырь, под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца!»

Когда-то давным-давно море-то северное называлось Варяжским, или Алатырским морем, а никак не Балтийским, от камня того волшебного алатыря-янтаря то название шло, и сила того моря была. Жил по берегам этого моря древний народ раны и руянцы, столицей их был остров Руян, или Буян, - известный остров из древних легенд. Руян с балтийского означал русский остров, и поклонялись там Святовиту, Яриле и Перуну – главным славянским богам. Посреди острова стоял великолепный резной деревянный храм-дворец. В центре храма стоял огромный деревянный идол Кумир Святовита. Это был четырехликий бородатый бог, в одной руке его был рог, в другой - лук, в третьей - узда для коня, в четвертой - меч. Всё это великолепие находилось в главном городе острова, который назывался Аркона.

Древним славянским богам воскуривали, поджигали тот бел-горюч камень алатырь (ялтырь, ялтарь, янтарь) самый ценный камень был не желтый, а белого цвета, и того янтаря на острове было видимо-невидимо. От того слова «алатырь» произошло понятие алтарь - место приношения богам. Был тот алатырь-алтарь красоты необыкновенной. На нем воскуривался постоянно бел-горюч камень, так же, как сейчас воскуривают ладан. Неподалеку располагался круг - культовое место поклонения лошадям, внутри этого круга ставились ритуальные сёдла, вешались на шестах узды и другие украшения для лошадей. Была и грамота у этого народа славянского, называлась эта грамота «руны». Руны эти, написанные в далекие времена, встречаются повсеместно в самых дальних уголках мира, а посему был прародители всего славянского рода, как и скифы, расселены повсеместно. С тех пор алатырь-камень-янтарь считается священным камнем этого древнего народа.

- Ты, дедушка, так по-ученому рассказываешь, точно дед-вековед.

- Так я, внучек, и есть дед-вековед, у нас на Руси сказители испокон веку более знают, чем те учёные мужи при дворцах, да умнее дьячих писчих речь сложить могут. Так-то. А то, что через Русь с начала веков проходило много народов разных, так это и понятно - в конечном итоге они сами русичами становились. Они у нас оставались, а дальше не шли. Поэтому у нас особая земля, Никодимка. По своим законам живет наша Русь-Матушка, никакому чужеземцу её не понять, никому не изведать и общим аршином не измерить, от этого-то и голова у них всё время трещит.

Дед Фрол развёл костер  да стал готовить ушицу, а Никодимка полез на самый верх бурого утеса «спящего медведя» и долго сидел там, уткнувши голову в колени, думал про рассказ деда и глядел на потухающие в небе желто-рыжие огоньки уходящего за горизонт заката.  И этот закат, и этот рассказ, и эта наступающая ночь была последней для них совместной ночью. К утру дедушка заснул и боле не проснулся, лежал тихо, глаза его были открыты, и в них отражались все ночные звезды над тихой Окой.

 

                                                                   Часть вторая

 

Прошло десять лет, Никодимка вырос и превратился в опытного добытчика, юношу, знавшего все местные промыслы, кто чем живет и дышит в округе. Он жил исключительно на реке, был кем-то вроде смотрящего, но никому не подчиняющегося вольного промысловика, сам по себе. А ещё, понятное дело, был он сторожем того самого заветного места у «спящего медведя». Поначалу он приходил на поиск алатыря строго под медвежью скалу, не стал здесь копать шурф, дабы не дать понять другим о том, что здесь что-то ищут. Изобрел он довольно необычный способ: копал прямо в воде под скалой, где находился огромный толстый слой наносного песка. Холодной воды он не боялся, привык. Потом он понял, что самое сильное течение идет метрах в пяти от песчаного наноса вниз по течению, там-то и нужно искать.

Так как течение само вымывает там песок и ему не нужно будет копать, только ощупывать дно на предмет необычных камней. Связав из прутьев плотную корзину, он вел ею по дну, поднимал наверх и смотрел: нет ли там чего стоящего. Этот метод оказался удачным, песок вымывался сквозь щели корзины, остальное оставалось. Через какое-то время он стал находить сначала мелкие, а потом и всё более крупные куски янтаря, которые носил на Торг в Калугу и отдавал только одному купцу, которого отмечал когда-то дед Фрол. Звали его Акинфий Савватич.

Тот держал язык за зубами строго, лишь приговаривал: «Ты у меня один такой в этих местах, который мне такой камень приносит, смотри, будь осмотрителен, охочих до солнечного камня много. Возить солнечный камень из Курляндии больно дорого обходится, а коли здесь упромыслить, то гораздо выгоднее. Из этого солнечного камня тот купец наладил беспроигрышную поставку не только местным мастерам, но и брянским, и орловским тоже. Дело у Никодима наладилось, купил он домик в Калуге поближе к Оке возле Казанского храма. Уезжал на промысел из Калуги по ночам, помнил наказ своего деда, но у тут стал замечать, что и за ним тянется, хотя и на отдалении, тщательно скрываемый, едва заметный, но хвост! Всякий раз отходя от Калуги по воде верст на

20-ть, он обманывал преследователей, как и дед, делал петлю через сушу и затем плыл дальше на спрятанной загодя другой лодке. Так добирался до медвежьей скалы. Потом понял: рано или поздно его заметят на берегу - и дело раскроется. И подумалось ему: а что если янтарь-алатырь есть не только в реке, но и за медвежьей скалой на берегу,  там, где растет молодой сосённик, и почва там песчаная. И главным было то, что с реки его точно никто не увидит. Так он впервые в жизни вырыл свой первый шурф в сосновой роще.

 Лодки больше не требовалось, и теперь он стал ездить на свое место на лошади, благо, переправляться через Оку ему не нужно было, его место находилось на левом берегу. Песок в шурфе был слегка влажным, но не мокрым, всё-таки с одной стороны река, с другой - болото, а место, где произрастала молодая сосновая роща, было возвышенное, похоже, что раньше здесь был песочный намыв от Оки, по всей видимости, это и было старое русло реки. Никодим подошел к делу основательно, соорудил остов шурфа, поставил крепкие сосновые брёвна, благо, сосны кругом было хоть отбавляй. Где-то с неделю он приноравливался к новой работе, вытаскивал песок с камнями на поверхность и рассматривал содержимое. Как только в шурфе он опустился поглубже, попался ему доселе невиданный камень, янтарь-алатырь, он был бурым с одной стороны и совсем бело-молочным с другой, точно тело пятнистой коровы. 

Тут-то и пошло дело. Стал он это пятнистого янтаря поднимать по нескольку кусков в день. Не мог нарадоваться. Можно всю жизнь копать и ничего не найти, пройти мимо такого пласта, ох, и чутьё было у деда Фрола, царствие ему небесное.

Разгребая в очередной раз содержимое плетеной корзины среди «бураков-камней», он увидел совершенно прозрачный кусок величиной с ладонь с каким-то фрагментом внутри, не мог его четко рассмотреть, пока сквозь сосновые ветви на него не упал луч солнца! Тут он понял, что внутри куска янтаря загорелся, засверкал золотой самородок! От солнечного цвета по его бокам поползли золотые сполохи  и заиграли радужные краски, немыслимые во всей своей красоте! Вспыхнул кусок янтаря, будто зажглось внутри него маленькое солнце! Можно было ослепнуть от него. В глаза Никодима вошло это нестерпимое свечение. Он вскрикнул, закрыл лицо руками!

Через неделю со стороны старой Смоленской дороги в Калугу вошел потертый и покрытый дорожной пылью слепец. В кармане его камзола лежал ослепительный в своей нестерпимой красоте «глаз солнца», кусок того самого реликтового янтаря. Стоит ли рассказывать, как Никодимка выбирался из леса и как вернулся в город по единственной идущей в ту сторону дороге, как выспрашивал людей в городе, куда идти, пока не дошел до своего дома. Цепляясь за стены, он дошел до тахты и рухнул на нее.

Жизнь его рухнула! Что он теперь может, слепой? Ничего. Даже найти путь к медвежьей скале тоже не сможет, возвращаться бессмысленно. Послать за купцом и предложить ему «глаз солнца» - единственное, что ему оставалось, содержать его слепого некому. Но «глаз солнца» продавать сейчас нельзя, нужно дом продать, найти условия попроще. Как-то приспосабливаться надо. Послал за купцом Акинфием Савватичем мальчика, что обретался у соседей. Пришел купец, поохал над молодым слепцом :

- Да, брат, дела! Эко тебя угораздило!  Ну денег за дом я тебе, пожалуй, дам  да отвезу к знакомой куме, она тебя пристроит у себя на задворках в комнатенке. Что ж ты теперь без янтаря делать будешь? Вот ведь незадача.

Да, купец этот оказался себе на уме:  и дом купил, и денег дал. Да как слепой их пересчитать сможет? Свез на чей-то двор к какой-то пристройке, к какой-то кухарке и оставил. Правда, вечером его накормили, напоили и спать уложили, а наутро он проснулся непонятно где на берегу, рядом плескалась вода. Без денег. Понял. Конец.

И стал он с этих под скитаться по городу и собирать «Христа ради на пропитание». Оброс. Стал похож на лешего, теперь и собственная мать не узнала бы его, борода висела как метла. Так и стали люди его звать «леший». Теперь сдружился с убогим одним городским, звали его чудно, Щип.

Был он кривой да колченогий, но умом был не обижен. Стал он Лешего сопровождать куда надо, да и одного они примерно были возраста, быстро нашли общий язык. Попросил его Леший свести как-то под вечер по одному адресу, то был его бывший дом. Сказал Щипу: «Я здесь буду спать ночью, дело у меня есть».
- Чего это ты  странный сегодня какой-то? - удивился Щип.        
- Хочу поговорить с соседской девушкой, зовут её Настя, дружили мы в детстве, ну ты иди, она меня сама в центр у Георгия на Воробьях приведет, там и встретимся!

Щип ушёл. Долго сидел Никодим возле дома, представлял его хорошо и знал как своих пять пальцев, дождался глубокой ночи. Конечно, ни с какой Настей он встречаться не стал, хотя и была такая у него на примете, ну так это в другой жизни было! Посидел ещё. Долго вслушивался. Было тихо. Откинул доску забора и пошел в свой бывший сад, опустился на колени под яблоней, раскопал под её корнями землю и достал свёрток. В нем лежал «Глаз солнца». Он оказался прав, когда, подумав, ночью спрятал тогда его под деревом в саду перед тем, как явится к нему купец. Теперь он достал его, покрутил в руках, увидеть его он все одно не мог, камень как камень, засунул под подкладку. Теперь он носил его с собой. Щип всё спрашивал: «Что ты там прячешь?» 

– Да что ж я прячу, маменькин талисман, показывать не буду, а то силу потеряет!

И этот туда же, видно,  придется ему одному мыкаться, иначе выкрадет же!

Побирался теперь один. Дошел до крайности. Сил не было больше терпеть такое положение: и расстаться не в силах, и ходить с такой ценностью в кармане по берегу без средств к существованию. Совсем стало невмоготу! Леший зашел по щиколотку в воду, взвыл истошно, как зверь, и швырнул ненавистный камень в Оку!

- Будь ты проклят окаянный, так не доставайся ты никому!!!

По воде пошли круги. Всё было кончено. Глаз солнца ушёл под воду. Отполз. Сел на берегу. Что ж теперь? Кому я такой нужен?! Да вот и выход:  пойти вместе с тем камнем топором в воду, вот и вся недолга! Свернулся под кустом калачиком, как собака, и крепко заснул, всхлипывая и вздрагивая в нервном сне. Сколько он так пролежал, неизвестно.

Подул со стороны реки ветер, обдал его свежим потоком. Никодим понял, что наступила ночь, на бороде и волосах его собралась влага от росы прибрежного тумана и стекала по щекам как слёзы. Хотелось взвыть как волк на луну; и он задрал голову и открыл было рот - как произошло непонятное. Как во сне впереди его еле-еле засветились какие-то точки, то ли блёстки, то ли искорки. Он понял, что это не что иное как звёзды на ночном небе.

Глаза его открылись широко, наверху во всей своей красе на небе вечной рекой сверкал Млечный путь. А по этой белой реке как наклонившаяся лодка плыла красавица Луна! Понял тут Леший-Никодим, что тот «Глаз солнца» ослепил, забрал его зрение, и как только он избавился он него, зрение сейчас же вернулось к нему. Невероятную силу, выходит, имел тот камень, и принадлежать посему не мог никому: не может человек вынести его силу ослепительную. Никодим понял, что прозрел.

 На горизонте начало светлеть на востоке, и на реке  заиграло желто-лимонное свечение.

Наступал новый день. Что решит Никодим, сидя сейчас на берегу, что будет делать? Новая жизнь ждала его впереди, но свой «глаз солнца» он не забудет никогда. Серьезное это дело - быть добытчиком янтаря, да и вы теперь об этом знаете не понаслышке.

 

                                       Силуэтчик у «Центрального». Джон и Йоко

 

Хрущевская оттепель. В Калугу ворвался ветер «Московского международного кинофестиваля молодежи и студентов». В город хлынул поток искателей приключений со всего мира. Добирались из Москвы до Калуги электричками. Всю дорогу  пели песни под гитары смуглые кубинские ребята, дальше в вагоне ехали болгарские студенты с немецкой группой из ГДР, сидели, обнявшись с нордическими европейками, тоже решившими ехать, а не смотреть только на столицу. Пили кубинский ром и вышли толпой человек пятьдесят на перрон первого калужского вокзала. Гуляния продолжались несколько дней, но и этого хватило с  лихвой на то, чтобы калужская молодежь проснулась от сталинской эпохи, как губка, впитала в себя воздух свободы из другого мира.

 После этого и появился в шестидесятых у кинотеатра «Центральный» Женя, а попросту - Джон. Ничего особенного он не делал. Желающим «на память» из черной бумаги он вырезал трафареты: профили-контуры лиц. Делал он это быстро, ловко,  шевеля губами,  высовывая язык и надувая щеки. Джон разживался черной плотной бумагой в фотоателье, она в больших количествах оставалась от пачек фотобумаги. Кепка у Джона была самопальная, подсмотренная из фильма «В джазе только девушки» с Мерилин Монро, который часто крутили в кинотеатре «Центральном», в такой кепке  ходил главный домогатель героини. Кепарь: бейсболка с гнутым козырьком - была писком тогдашней моды. Брюки «дудки», как у стиляг, Джон не носил, а предпочитал самокрой: «колонны», перешитые из рабочих штанов с мощной строчкой сбоку, стильно, но, опять-таки, не как у стиляг, не придерешься. Шарфики он тоже носил и простую клетчатую рубаху тоже. Америкос да и только, но, так сказать, "нашего разлива".

 - А если силуэт негра будешь вырезать, его из белой бумаги надо? -прикалывались тусовщики-дружки.

- Не знаю. Ну ты и вопросики задаёшь марксистские, – хихикнул Женя-Джон. - Ты это дело брось, старик, склонять меня в расизм в сторону от ленинского курса. Видел, хорошая книжка есть у Юрия Яковлева «Снег и негр»?

- У актера из «Гусарской баллады»? Разыгрываешь!

- Спорим.

- Давай.

- Ящик «жигулёвского»!

-Давай!  Разбивай! По рукам!

- Ну пошли тогда в «Кругозор»!

Пришли толпой в книжный магазин. Действительно стоит на полке книжка с картинками Юрия Яковлева «Снег и негр».

- И где же расизм тут, старик? Слово негр читать умеешь? Давай-ка, старичок, дуй за пивком, здесь рядом, в «Чайке" в буфете всегда бутылочное свежее.

Джон стал фигурой заметной в «тусовочной среде». С началом «битломании» многие стали обращать внимание на нешуточное его сходство с Джоном Ленноном. Эту историю я услышал от его друга Чеснока. Оказалось, что  Женя в очередной раз стал вырезать силуэт девушки и так влюбился в нее с первого взгляда, что рука его дрогнула и он совершил первый в его жизни неправильный обрез. Пришлось просить у неё прощения, с девушкой он позже познакомился и в конечном итоге женился на ней. Девушка была из Бурятии  и чем-то напоминала Йоко Оно, а звали её Янжин, она очень красиво пела, ведь её имя  в переводе с бурятского означало «красивый голос». Вот такие были у нас свои Джон и Йоко, вот такая примета времени.

 

Час Шпиг

 

Не встречал я в своей жизни более радушного, душевного человека чем украинец Степан. Я лежал в больнице с подозрением на энцефалопатию, а у него была проблема с почкой. Оказались мы рядом в палате на шесть коек. Что характерно, каждый персонаж из палаты был достоин отдельного описания, а все вместе мы были товарищи по несчастью, а может, по счастливой случайности, кто знает. Свела нас вместе судьба. Валерий из Боровска, что лежал слева в углу, был с перебинтованной ступней, ему на ногу на Автовокзале наехал автобус.

 - Стою, пью из бутылки «Ячменный колос», любуюсь на храм Жёры Мироносца, и тут - хрясь, на моей ноге автобус стоит! Как?! Что ?!! Не понимаю, тут я и отрубился!

Дальше лежал Семен Алексеевич, колхозный агроном, мужик положительный, но недоверчивый к врачам.

- Вот заходит крашеная ярко-рыжая медсестра ставить мне капельницу, попасть в вену не может! Я ей говорю: «Иди ты на…Я тебе не доверяю своё здоровье, я лучше сам себе вколю», - так и не дался! Пришлось из другого отделения медсестру вызывать. Заходит ярко-рыжая. «Вы что, сёстры?! - орёт.-Гляньте, это её сестра пришла! Чокнешься тут с вами!».

Дальше лежал татарин Баскаков, такой перец в спортивном костюме с лампасами лет 70-ти, живчик каких мало. То он зарядку делает в пять утра, то как юнец по медсестрам бегает с известной целью, а то сидит после обхода водку пьет, где-то взял. Однако, с каким заболеванием, неудобно было и спрашивать, какое-то хитрое  заболевание, и не выговоришь. Дальше у окна в моем ряду лежал дагестанец дед Агов, седовласый с бородой,  похожий на Ципулина, дореволюционного городского главу, или на Карла Маркса. У него был легочный герпес. Кашлял, но курил как паровоз. Через каждые полчаса он сгружался в свою кресло-каталку и ехал в коридор «пострелять сигарет»; своих-то у него не было, врачи запретили. Человек, таким образом, был занят круглосуточно, даже по ночам.

Справа от меня возле правой стенки лежал шофер-украинец, этот самый Степан. Вот, друзья мои, отметая всевозможные наговоры, что придумывают, конечно, в каждом народе есть и хорошие и не очень хорошие люди, обычное дело. Но более участливого дядьки, чем Степан, я не встречал. Каждый день к нему ходили родственники, каждый день разные, было похоже, что они понаехали со всего Советского Союза. Несли сало, горилку, копченое мясо, квашеную капусту, при всём при том врачи говорили, что ему это всё нельзя!

- А что тогда можно? - оправдывался Степан. - Ну вот когда лягу в деревянный макинтош, тогда и нельзя будет!

Баскаков, выпив степановой горилки, видно,  явно лишнего, воодушевленно запел:

- Небоскребы... небоскрёбы, а я маленький такой!!!!

Сестра, из коридора услышавшая его вечерний ор, пригрозила:

- Вот гад!!! Ещё раз услышу что ты орёшь, пойду к заведующей отделения!

- Так уж обход был, какой уж тут заведующий! ....Белый-белый-белый снег, крылья за плечами, белый-белый человек снится мне ночами…- не унимался Баскаков.

- Хорошо, что не белка тебе снится! Смотри у меня, Баскаков! - медсестра уже явно не злобно парировала и вышла. Баскаков козлом ускакал за ней.

Проснулся Степан:

- Вот отрежут мне почку, всё равно этого всего жрать уже нельзя будет, так что давай, братва, подтягивайся к моему столику. Сейчас устроим Час Шпиг!

Из тумбочки и из пакетов, стоящих под его кроватью, стали извлекаться изыски украинской кухни: шпикачки, цыбульники (оладьи из репчатого лука яйца и муки), верещака (свинина в свекольном квасе), печеня (печеный картофель с грибами), киевские котлеты, галушки с луком и с грибами, сальтисон (зельц из свиной головы), трехлитровая банка «спотыкача» на мускатном орехе.

Первый к столику прискакал Валерий с грелкой в руке:

- От нашего столика вашему столику, у меня здесь в грелке питерский «Бенедиктин», сливовый, из такой бутылки, что в полоску с якорем, такой напиток питерский «митёк» Олег Григорьев любил.

- Почем знаешь что любил? – встрял я. – Олег Григорьев не был «митьком», он был раньше, предтеча движения, так сказать! Но то, что ты про ленинградских «митьков» знаешь, это тебе зачёт!

- Я ещё и про «Аквариум» с «Зоопарком» знаю, - продолжил Валерий, -  да я и сам в своё время на гитарке неплохо поигрывал.

- Свой человек. Садись! - молвил Степан. - Если «спотыкач» с «Бенедиктином» смешать, то будет сливово-мускатная бомба! Мозги вышибает с одного стакана!

Влетел в палату Баскаков.

- Ух ты! Тут прямо палата расцветает пышным цветом! Стёпа, ты вот что, главное - халявщиков не корми, а то знаешь, не напасёшься, вот что я тебе скажу!

- Халява - славянское слово, только корень у него арабский от слова хальва, - встрял агроном.

- А ты откуда знаешь про корни?

- Да вы не смотрите что я агроном, я в молодости редактором «Дальневосточного железнодорожника» был, так что знаю.

- Давай, Семен Алексеевич, пододвигайся со своим стулом к нам, давайте вообще стол, что у окна, сюда поставим.

Товарищ  дед Агов  въехал в палату на инвалидной коляске.

- Ребята, я непьющий, вобше-то, но и отказываться нельзя, кровная обида, понимаешь!

- Вот я ж говорил, - затрещал Баскаков. - Но всё равно, даже для дезинфекции организма полезно, это я вам как тренер говорю!

- А как назовём нашу смесь убойную? - спросил Степан.

- Давай, что ли, так и назовем «Бенидикт Спотыкатич». А? Сильно?

- Давайте, друзья, поднимем стаканы  за дружбу народов, интернационализм и содружество!

- Ну и за Организацию Объединенных Наций и ЮНЕСКО!

- Ну давай, Стёпа, запевай!

                    Ой, на Iвана та й на Купала

                    Там дiвчинонька квiти збирала,

                    До рiчки несла, в воду пускала.

                    Ой, там на горi, ой, там на крутiй,

                    Ой, там сидiло пара голубiв.

                    Вони сидiлi, парувалися,

                    Сизими крильми обнiмалися…

 

А за окном, словно услышав его песню, блаженными слезами  катились крупные слёзы весеннего дождя, шёл предпоследний счастливый брежневский год.

 

Охота на живойту

 

Шёл 1777 год.

- Макарка, подь сюды! - дед Митрич ухватился за край лодки. – Глянь, вон туда! Видишь? Что это? Не зубр же это в болото забрёл, а? Сослепу не вижу почти.

- Не, деда, это вроде как черное бревно  будто на четырех ногах…Гля…Вон…Всё…Ушел. Как дал хвостом и ходу!

- Да это, паря, видать, злая живойта тут завелась. Говорят, эту тварь даже для государыни Екатерины Великой пытались изловить для какой-то «кунст-камеры», да не поймали! А вот она где! Ну дела… Видать, и нам пруха подкатила. Вот бы нам её споймать! Это, может, и вольную дадут грамоту, да не мне, а тебе выправить можно за заслуги. Человеком будешь! Вольным!..

- Да как же её, эту живойту, споймать, деда?

- Да как. Думать надо. Она, видать, так к нам на Угру из-под Менска и доползла. Твой дядька там бывал  и сказывал, что там у них на болотах этих живойтин пропасть было! Так они специально устраивали охоту на них для своих барей и для заезжих панов. Сами они, эти живойты, чёрные,  по бокам и над глазами у них серые пятна вдоль всего тела, зубы, как у щуки, и лапы, и хвост, как у ящерицы, и в длину они с человека будут.

- Б-р-р, гадина какая. - Макарку аж передернуло. - Ну так не зря же императрица этой гадиной  интересуется, уж больно говорят она охочая до жути.

- Ты вот что, Макарка, - сурово взглянул на него дед. - Взрослеть тебе надо! Да жениться б пора! Вон у тебя уже борода пробивается. Здоровый уже, как лось, детинушка вырос, оглянуться не успел, а только давеча  вокруг маленьким воробушком скакал. Ну дела, м-да. А что тварь? Так сети сделаем с крючьями  да багры. Возьмём! Только её найти нужно и в удобное место загнать. Она, эта живойта, как "крокодила египетская", любит под водой сидеть, высматривать добычу.

- И всё же страх какой, гадина болотная на ногах, она, поди, и людей ест?

- Она, внучок ты мой, всё ест, што пошевелится! А то как же, она тебе, что, дура без еды в болоте лежать? Жрёт все подряд, точно. А по карахтеру чисто бешеная и злая, особо когда голодная. А ещё сказал мой брат, твой дядька, што нашли эту тварь один раз вмерзшую в лёд. Видать, она так, как и лягушка аль налим зимует, а весной оттаивает. В это время эти твари жутко злобные и свирепые, потому что голодные после спячки.

- А что ж они, деда, эту замороженную не повезли к царице?

- Макарка, дураки потому что! Пока чкались, она оттаяла и сбежала.

- Уже и мне, деда, стало интересно, как же мы её поймаем? - Макарка аж привстал.

- Интересно? Ну, это другое дело, это ты в меня. Тут, Макарка, не то чтобы и поймать её, а дай Бог  её сначала бы заманить, на худой конец, даже и убить можно, но лучше живой взять, так как трофей он и в Африке египетской трофей! Сделает наш барин чучело из неё и к императрице-матушке в ноги, вот дескать, добыли вам на диво, так сказать, монстра, просим милости вашей. И шабаш. Дело сделано.

Сел под дерево дед Митрич думу думать.

- Надо бы что-нибудь такое ей …лакомство этой живойте подсунуть. А что твари больше всего любят, те, которые пресмыкаются? Правильно, яйцо да птицу. Можно курятину, какого-нибудь злого петуха попробовать, да ещё к нему мешок с птичьими да рыбьими потрохами привязать. Эко будет смрад!

Отослал весточку дед Митрич через барина своего с просьбой «дать на промысел» к другому помещику в Азарово  за старыми рыболовами-охотниками, за своими дружками ещё с молодости, за двумя азаровскими мужиками. Хорошо друг друга знали да и интересы и промыслы имели общие. Ждали два дня, после чего прибыли мужики. Одного деда звали чудно - Чубой, а другого звали Соловей, всё шутили над ним, что по лесам шатается, может, и вправду Соловей-разбойник. Уж больно дремуч видом и вроде как совсем заросший: как мхом борода у него, да седые волосы до плеч, брови торчат метелкой. Но Соловей оказался душевного склада весельчаком,  с искринкой в глазах, несмотря на старость.  Его можно было назвать «затейником», так как придумывал он всякие «хитрости с секретами» для охоты и для речного лова, одним словом, смекливый мастер был.

Как только сели у костра, Соловей прищурился и стал рассказывать такую историю.

- Вот был у меня  двоюродный мой брат Никодим, обретался он ещё дальше - на закат от Угры-реки в Поречье. Историю он мне рассказывал вот какую про эту самую живойту. Шел он как-то ранней весной, когда ещё только-только лед сошёл с реки и вода встала на подолах. Куда ни глянешь - везде сплошные островки и вода, заливные луга. Гнал он на первый выпас после зимы скотину, кое-где пришлось пройти по перешейкам, по воде. И наконец достиг он сочного луга с самой зеленой травой, откуда только недавно сошла вода. Скотине нужно было отъесться после зимы. Он расположился там на ночь, кругом вода; и волки здесь по ночам не ходят. Развел костер.

 И вот около полуночи из-за ушедших в сторону облаков открылась полная луна, засветила  необычно ярко. Стало тихо, и поначалу брат услышал многочисленные шлепки по воде, думал, волки, повернул голову в ту сторону, откуда исходили звуки, и увидел нереальное зрелище. По воде, то выпрыгивая,  то выныривая из неё, в  сторону стада неслись страшные, но не волки, а черные чудовища на четырех лапах с оскаленными пастями, мерзкие до жути. Брат подумал, что оборотни. Не успел он опомниться и придвинуться ближе к костру, как  вокруг началась страшная резня, вой скотины, хрип, лязганье зубов, визг и гибельный рёв животных.

Ощущение жути от происходящего усугубляло то, что вокруг в свете луны всё хорошо было видно. Твари рвали и крутили жертвы вокруг себя и буквально отрывали от них куски. Так местные хищники себя не вели, даже волки нападали стаей. Эти же твари нападали по одному на каждое животное. Быструю кровавую баню устроили эти самые «живойты» тогда. Брат уцелел, так как прижался к самому костру, даже местами обгорел. Лечился он долго от ожогов, но остался жив! В ту ночь живойты истребили чуть ли не всё стадо. Головорезы так же быстро убрались восвояси, как и появились, не оставив после себя ни рогов, ни копыт. Сожрали всё, проглотили без остатка, подчистую.

Бедный брат долго стоял на коленях перед барином. Тот думал, что скот тот украл и продал сообщникам: лихим людям или цыганам, и люди тоже не верили ему. Но потом отвел он их всех на то место, и тут они увидели всю картину при свете дня; великое множество трехпалых отпечатков лап этих тварей, следов борьбы и клоков шерсти, которыми была покрыта вся поляна,  огромные бурые  пятна крови, пропитавшие всю землю.

Брата помиловали, но скот на то место больше не гоняли и сами туда не ходили. Беда, как водится, пришла внезапно. Твари сами явились в это село Поречье под покровом ночи. Смели то, что было вне дома, всё подчистую: собак и кошек и всю другую живность. Так мужики поняли, что это охотники ночные не иначе как оборотни. А как же  ещё! И только тамошний барин, мужчина сведущий и образованный, собрал всех подданных своих и людей села, вышел на крыльцо и объявил так: «Знаю я из книг ученых, что читал в Европе, что тварь эта зовётся «живойта», и приказываю я вам эту тварь не бояться, а ловить её и бить без пощады, а кто поймает, тащить её ко мне!»

Стали мужики рыть им ямы и ставить ловушки, а, чтобы скот не попадался в них, ходили тропами меченными, хитрые ставили приспособления с пиками, колами, рогатинами. Но, на удивление всех, живойты после этого случая больше не приходили, так же в одночасье пропали, почуяли, что ли, западню? Неизвестно. Но брат как рассказывал, то всё время крестился, поэтому я ему верю, как себе.

- Вот я и думаю, -  сказал Чубой, - если одна тварь здесь объявилась у вас, то жди налёта; вот как я меркую. Так как, по всему, живойта - это тварь стадная, то есть бродячая стаями, хоть и охотятся они каждый за себя. А тебе, Соловей, надобно такую ловушку сделать, чтобы не смогли они вылезти оттуда и перегрызть её, да и нужно похитрее что-нибудь учинить.

- Если и есть на нее управа, - сказал дед Митрич, - так это петля! Слыхивал я, что таким макаром в египетской тьме коркодилов этих самых ловили. А если ему на глаза тряпку накинуть, то у него наступает темнота, и он впадает в спячку. Тогда делай с ним что хочешь! Связать лапы и пасть, как сибирскому тигру, а потом так и в клеть её засунуть можно.

- А другие твари?

- Этих нужно будет отогнать хоть на время!

- Как?

- Думать надо.

Опять уселись деды втроем около костра  думу думать. Макарка поодаль сбоку.

- Надобно будет натопить гусиного или свиного жиру да наделать факелов на длинных рукоятях да и поджечь их, когда надо, - предложил Чубой.

Соловей стал рассказывать дальше.

- Стало быть, бабы с этого Поречья, чтобы отогнать беды от села, стали слагать песни и петь их, посвящать их ящеру, которого назвали Яшка. Как говорил митрополит киевский Никифор Владимиру Мономаху, «…и вера ваша в животныя, в коркодилы, и в козлы,  и в змие».

- Откуда взял это? - спросил дед Митрич.

- От попа слышал, память хорошая у меня, не пропитая.

«… и губяше яко коркодил…и в лето 7090 в город Земляной в Новгороде изыдоша коркодили лютии зверии из реки…людей много поядоша и паки спряташася,  а иных избиша».

- Так я и думал, - сказал дед Митрич, - что коркодилы - это живойты наши, по рекам плывут, а потом по болотам скачут. Если и делать засаду, то на реке на Угре, где заливные луга начинаются. Недалеко от того места, где мы с Макаркой одного видели. Вот где!

- Ну, дело говоришь, Митрич, - согласились остальные. Стало быть, так и сделаем.

Дед Митрич, Соловей, Чубой и Макарка приплыли на то место около берега ближе к болотам, где видели давеча ту самую живойту. Место подходящее: по Угре вдоль заливных лугов, где-то здесь было знаменитое Стояние.

Клеть Соловей сделал правильно, на совесть, срубил из молодых мачтовых сосен, они были крепкие и упругие, с руку толщиной. Они притащили клеть с берега в сторону болота на веревках, развернули и поставили перед собой как преграду, соорудили  щит. На тот случай, если живойта-коркодил ринется в их сторону чтобы напасть. Они запаслись колчаном для факелов, поставили их рядом с идеей сразу в случае необходимости зажечь их.

Наступил вечер,  солнце ушло за горизонт. На небе зажглись яркие звезды,  потекла от горизонта до горизонта белая молочная река, взошла полная луна, усилился весенний влажный ветер, проснулся многоголосый хор лягушек, и ожили звуки разнообразной молочной дичи. Самым чутким на слух оказался дед Чубой.

- Чую, будто бы где-то вдалеке шлепки с подветренной стороны, как раз с заходнего на полдень, - прошептал он. И все всё поняли, что он имел в виду. Он четко указал направление. А так как это было с подветренной стороны, все развернулись вместе с клетью поперек этого направления.

- Доставай-ка, Макарка, петуха с мешком да потрохами! - скомандовал дед Митрич, – да не мельтеши, спокойно давай.

Макарка вытащил из плетеного короба большого, мохнатого от злобы, петуха. Старый кочет с огромным свесившимся на сторону гребнем  взглянул на Макарку страшным, гневным, красно-желтым воспаленным глазом. Он издал совершенно сумасшедший гортанный звук, от которого  даже затих ближний лягушачий хор. Петуха выпустили на веревке перед клетью и стали мотать им из стороны в сторону. От это он ещё больше рассвирепел и стал орать на всю округу больным истошным криком!

- Пущай орёт! А вы все затихли! - обернулся он к товарищам. - Молчок!

Мужики спрятались за клеть и сквозь прутья стали смотреть в ту сторону, откуда раздавались водяной шум и шлепки. Первым на них выскочил болотный заяц серо-коричневого окраса с отвисшими ушами, он сиганул в сторону прямо перед клетью. Потом появился пятнистый олень, он со всего маху перескочил  через клеть, потом через засадников, над их головами сверкнули копыта - и он был таков!

- Так, мужики! Готовь-сь! –скомандовал Соловей. Он натянул по самые локти две круглые плетенки, пояснив, что с такими ходил на рысь и росомаху. На голову он надел шлем, оставшийся от прадеда, что воевал у Болотникова, латы, из железных прутьев сапоги,  и стал больше похож не на охотника, а на средневекового рыцаря. Все остальные поставили перед собой щиты, для того чтобы отбить удар, как это делалось при боевых сражениях, при атаке неприятеля.

Водный шум усилился. Мужики взяли в руки рогатины и стали похожими на витязей. И тут появились твари!

Первым бежал кабан, он полуразвернулся, потому что в это время на полном ходу в бок ему вцепилась страшная зубастая морда на четырех ногах. Это была та самая живойта, да не из страшных сказок, а самая что ни на есть настоящая! Ухватив кабана за бок, она стиснула пасть, и от этого раздался хруст ребер, кабан упал набок и от неожиданности и наглости преследователя захрипел и замотал башкой. Рыцарь Соловей выпрыгнул вперед как молодой, никто не ожидал от его могучего тела такой прыти. И попытался накинуть на морду живойта петлю,  но не тут-то было, пасть той была захлопнута, и живойта вслед за кабаном упала набок и стала крутится волчком вместе с добычей. И Соловью удалось чудом накинуть петлю на её лапу. Веревка была привязана к клети одним концом, и теперь живойта потащила за собой и её. И тут она замерла. Дальше произошло невообразимое, Макарка молнией метнулся к чудовищу и накинул ему по верх головы, где были глаза, мокрую тряпку. Макарка единственный из всех был без лат и шлема. Он так же быстро юркнул обратно под крыло старых охотников. Кабан хрипел и бился от боли, но монстр не двигался, застыл, оперевшись на хвост и растопырив все четыре лапы. Кабан тоже перестал визжать, только крутил глазами, не понимая, в чем дело, то ли жизнь его подходит к концу, то ли наоборот явилось спасение в виде бородатых мужиков. Живойта не шевелилась. Наконец охотники смогли её как следует рассмотреть.

Несмотря на то, что тряпка закрыла ей верхнюю часть головы, осталась на виду нижняя зубастая пасть. Она была страшна: загнутые назад зубы исключали всякую возможность жертве выскользнуть назад, и даже свирепый кабан это понял, хотя и не сдался. Зловеща была и его грязно-бурая расцветка шкуры. Наверное, так выглядят твари, живущие в аду.

- Чисто дракон, Змей Горыныч, только с одной головой и без крыльев, - пытался пошутить дед Чубой, но это вышло у него плохо. Все стояли в напряжении, пауза слишком затянулась.

- Давайте разворачивать под него клеть, - предложил дед Митрич.

- Как бы не так, - встрял Соловей.- А кабана мы куда денем, теперь его железные зубы ничем не разожмёшь!

- А давай, дедушка, вместе с кабаном его затянем, - робко предложил внук Макарка.

- А что, верно, внучек, - оживился дед Митрич, - это дело, давай вторую лапу ему перевязывай, а то неровен час взбрыкнёт!

Быстро перевязали веревкой вторую переднюю лапу и потянули к клети, стало понятно, что монстр уперся, лапы его были как каменные.

Совсем осмелевший Макарка, поймавший наконец свой кураж, осмелевший не на шутку, ткнул живойту в бок.

- Во застыла, точно истукан!

- Тихо ты! –дед Соловей оттянул его за шиворот. - Не балуй, паря, с огнем играешь! Это так мы её не затащим! Бить её насмерть надо, вот что! Не приведи господь, она двинется и веревки порвет - тогда нам крышка! Ну-ка!

Он взял острое копье, доставшееся ему от болотниковского прадеда, и, упершись прутяным железным сапогом, со всей своей гигантской силой вонзил его в бок живойты. Что было потом, трудно описать. Застывший, будто заснувший, зверь проснулся. Да как! Живойта  буквально подпрыгнула  вверх, крутанув в воздухе головой вместе с зажатым в пасти кабаном, тряпка с её  головы слетела, и её безумные глаза не открылись, а вылезли из орбит… Она  успела перевернуться в воздухе и запутать между собой две веревки, которые держали Соловей и дед Митрич, их просто скосило с ног от такого удара - и они выпустили веревки, а не то бы остались без рук. Живойта, повинуясь инстинктам,  и не собиралась отпускать добычу, она стала крутиться вокруг своей оси, вывинчивая из кабана мясо вместе с боком и ногой. Её брюхо в месте удара копья раскрылось, и из него вылезла требуха, но это живойту  не остановило: вывинтив из кабана ногу, она вгрызлась дальше, и от вепря осталась уже половина туши. Очевидно, из-за запаха плоти с левой стороны в их направлении нёсся ещё один монстр.

- Быстро в клеть! - заорал Соловей.

Все бросились и, сами не понимая своей прыти, моментально оказались внутри клети  и задвинули за собой вход.

- Да ты, дедушка, ещё детей настругаешь, какой прыткий,- толкнул в бок деда Митрича Соловей,- бегаешь как молодой жеребец!

Понятное дело, было не до смеху. Но чем силен наш мужик в безысходных обстоятельствах: шуткой  да братством!

- Ну, мужики, держись! Сейчас начнётся Варфоломеевская ночь! - подытожил дед Чубой.

Сбоку на полном ходу на первого пострадавшего монстра, ещё рвущего остатки кабана, наскочила такая  же крупная живойта. Она без зазрения совести стала рвать вспоротый бок своей соплеменницы. С другой стороны наскочила ещё одна.  Очевидно, прибыла стая. Мужики, сидевшие в клети,  не дышали и не шевелились, на них пока никто не обращал внимания. Кровавый пир разворачивался рядом. Страшные звери всё прибывали и прибывали, другие неслись дальше, очевидно. Если и было в понятиях людей «сошествие во ад», то это было оно. Хлюпанье челюстей и хрюкающе-квакающий визг и лязганье зубов прекратилось так же внезапно, как и началось. Все стихло. На небе одиноко висел диск полной луны.

Мужики сидели в клети  до рассвета, боясь высунуться хоть на полголовы. Им всё мерещилось, что хитрые монстры сидят где-то рядом в засаде и только ждут этого момента, чтобы наброситься. И только когда едва стал светлеть горизонт, забрезжил лучик надежды. что всё это наконец закончилось.

- Ну, христовы братья, - в утренней тишине все услышали голос Соловья, он хитро сощурил глаз. – Считайте, что заново на свет мы народились. А как начнём мы, други мои,  рассказывать, что с нами сталось и как мы живойту упустили, ведь не поверят, эх, не поверят.

- Енто тебе не поверят, а всем четверым, может, и поверят, а братцы, как думаете?

- Это, конечно, а там пёс их знает, а то вы думаете, откуда на флагах грифоны да драконы берутся? Уж, чай, не с неба! А сказки откуда? Да вот не сказки это всё, поняли, о чем я меркую? А кто верит, а кто нет, так это людей ровно по половине. Так было так есть и так будет испокон веку.

 

Брандахлыст

 

Жизнь Вассисуану Жердёву казалась сказочным беспробудным сном. Приехав в Калугу на дружеский пикничок с куртизанками, он так восторженно блаженствовал, а потом, покумекав, недолго думая, решил остаться здесь подольше и отойти от горести, связанной со смертью папеньки, подальше от Москвы, из которой уехал в поисках новых знакомств. Теперь он был с состоянием. Оставшееся от отца наследство  вскружило и без того ветреную его голову, понесло по большаку жизни на разудалой чудо-тройке шальных коней удачи. Нешуточное его заболевание под названием «беспечный игрок» делало из него нервного до  припадка картежника, зависящего целиком не от ума, а от удачи.  Игры того времени располагали именно к удаче, а не к памяти и уму. Что «фараон», что «штосс» были такими играми, где всё засело от случая, а Вассисуан умом явно не блистал, будь наоборот: давно бы вложил папенькино состояние в дело да и жил бы с дохода, не зная проблем. Но тут, понимаешь, было такое у него разнузданное в желаниях нутро,  что ни приведи Господь.

 В Калуге он быстро нашел себе «место» на Тележной улице, где собирались на игру господа. Делали хорошие  ставки, да и, надо сказать, деньги здесь у людей были: город богатый, купеческий, зажиточный. Играли как было принято, «в пару» - это значит один на один. Попался Вассисуану Жердёву сначала один запойный помещик Скотнин из Боровска; так тот, несмотря на свой синюшный от пьянства вид и треморные трясущиеся руки, умудрился ставить в «фараоне» только  «пароли-дэ», это когда ставка увеличивалась сразу вчетверо.

 Играя сразу двумя колодами по 52 карты, он  всё время просил новые нераспечатанные колоды во избежание шулерства; здесь сомнений не оставалось, всё было по-честному. И Вассисуан проиграл. Сразу и много. И впал в истерику. Пьяный Скотнин лишь только бросил надменно, но ласково: «Какой  я дурак так играт , но дуракам везёт! Ну, приходи завтра, может, отыграешься. Весь к вашим услугам!».

Назавтра всё повторилось. Он опять проиграл и тому же Скотнину, но уже трезвому. Тот понял, что поймал фортуну и богатого неврастеника Жердёва и держит удачу за хвост, да сразу бросил пить, остановив запой на радостях. Карта, можно сказать, попёрла ему как никогда. Он заметно посвежел, его лысина  блестела, как полированный бильярдный шар, от выходившего из него алкогольного пота,  он всё время хохотал истерически и даже подмигнул Вассисуану:

- Знаю  один «заговор на карту» и ношу на себе амулет,  вот мне и попёрло!

Глаза Вассисуана открылись ещё шире. Да что там говорить, в то время все читали пушкинскую «Пиковую даму», и уж чего-чего, а про карточные заговоры да про фарт говорили много и шёпотом, тема была популярная и очень секретная. Но тут Вассисуан нашёлся и предложил Скотнину «сотрудничество», чтобы тот сыграл с ним в паре против другой пары в другом месте - на Новорежской улице, где играли в «вист» обычно вчетвером. Скотнин не хотел обижать молодого, но уже заведенного игрока: «Ну, что ж, - говорит, - поехали! Только я долго не пить не могу,  поэтому заедем в «заведение» около плотины, чуть орошу душу  да и Вам надо бы хлебнуть, трясётесь весь, как лихорадочный, так, мил человек, нельзя,  можно и кондрашку поймать! Ну, едем!»

На новом месте публика была более открытая, не центр города,   а место, куда они приехали, звали по-старому «Козинка».

Пара им нашлась сразу, и они сели играть роббер, это две партии кряду. Вассисуан и Скотнин их выиграли, и первый воспрял духом, да и винцо выпитое взыграло! Но вот правила гласили, что после каждого роббера партнеры меняются, да не как хочешь, а по жребию. И Вассисуану выпал тоже молодой игрок, называющий себя Вазисом, черные усики и акцент выдавал в нём кавказца. Он приободрил нашего «брандахлыста» Вассисуана.

- Ну что, Ваззизуан, щаз всэ наши панты будут! Сейчас я хорошо сдам! - в уголке рта и в его оскале засветился  золотой клык. Колоду в 52 карты он раздал по 13 карт на игрока и перевернул последнюю. Козырная масть оказалась «буби». Вазис хихикнул: «Вам дать буби или дать в бубен?»

Игра пошла посла быстро, но тут, надо сказать, что главной идеей в игре было то, что необходимо было запоминать ходы противников, да что бы не сбрасывали козыри – «фальш ренонс»! За это действие Вассисуан получил штраф в 5 понтов! Кавказец изменился.

- Э-э-э да тля козыр мня туфтишь?! За такие дела у нас киньжялом щикочут !

- Да это он так шутит! Кровь горячая! – вступился за Вассисуана уже изрядно «прихвативший спиртного за воротник» Скотнин и подмигнул тому игриво. Из чего наш «брандахлыст» сделал вывод, что те друг друга хорошо знают. Но вот стоимость фишек для понта уже была обговорена, и она была хорошей цены, и поэтому нужно было продолжать играть в любом случае. Вассисуан, набиравший неплохие «оперы» - карты с картинками, должен был брать взятки, но выходило, что его постоянно «перебивали» более высокой картой, а то и козырем. И они проиграли!

- Ваззизуан, я подданной Туркмен-Паши. Синовья Шамиля  - мои духовные братья. Позоришь меня, э-э-э. Твоя дурная башка вся Калуга пинать будет! Чести стоит, даже не дуэли , э-э-э, у тебя долга 15 понтов.

- Так много ? – Вассисуан был в шоке. - Позвольте, как это? Такая сумма у меня только в гостинице.

- Пиши расписку, дальше играй, может, отыграешь. Если нет, то кишки пущу как барану, - он оттопырил  край камзола, и на его поясе засверкал кинжал. - Но ти меня не бойся, за меня мой младший брат будет играть, садись, Вахо!

Нарекший себя Вазисом вышел в переднюю, отклеил усы, снял черный парик и кивнул грузному мужику, похожему на жирную свинью с выпяченными глазами, который сидел в темной углу в кресле и курил трубку.

- Попался дурачок! - сказал Вазис уже без акцента. - Ну теперь пиши пропало, наши его до трусов разденут! Тут ему не Санкт-Петербург, овраг рядом, пинка под зад и пойдёт юзом вниз, да и скажут: дурак заблудился «под мухой» да и шею свернул. Я ему к тому же в вино и коксу подмешал для пущей забористости!

Проснулся Вассисуан в гостинице, в своем номере, но напрочь не помнил, как вернулся сюда, да весь вчерашний вечер у него тоже был как в вязком тумане. «Неужели я мог столько проиграть?» Его взгляд упал на кучу погашенных расписок, лежащих на столике у софы. Сумма, которую он насчитал, была около 50 тысяч рублей! Эта была катастрофа!  Но хуже всего было то, что его тайная заначка, которая была спрятана за подкладкой с обратной стороны софы, тоже исчезла!

Сначала он думал, что сам её достал и по пьяному делу перепрятал. Но отрезвление пришло после того, как он судорожно в течение часа ползал на карачках по номеру и, обливаясь холодным потом, исследовал все углы и щели своего номера, пытаясь найти хоть какие-то зацепки мыслей: куда всё делось? Где деньги?

Потом наступило осознание и отчаяние. Ограбили ли его или он сам всё отдал, было уже не важно. Он был пуст, гол как сокол, проигрался в пух и прах! Нищ как перст! Плача, обливаясь слезами, он выскочил из гостиницы и побежал по Воробьевке вниз прямо к Оке. Вырвал на ходу ненавистный белый воротничок, посрывал манжеты  и уже тоже хотел швырнуть их в сторону, но увидел вдруг и вспомнил про запонки! Их тоже не было! Пустой человек! Брандахлыст!

Сбежавши вниз, он перекрестился на находившуюся слева от него колокольню Казанского храма и выбежал на открытый участок берега с пришвартованными здесь барками и суденышками. Вечерело, и единственное, что он смог, это залез под мешки на судне, скрутился в комок, колотясь мелкой дрожью, нервно и глубоко провалился в беспробудный сон.

Очнулся он от того, что судно не на шутку качало из стороны в сторону и о его борт бились, плюхались волны. Он высунул голову и увидел, что вокруг него была вода. Они плыли.

- Кхе…!!! - кашлянул кто-то каркающим вороньим голосом рядом от него. Нартив него  сидел совершенно белобрысый дед и курил трубку.

- Что, паря, видно, хреновы твои дела? Да не ты первый не ты последний!

- Что же мне делать, дед? - Вассисуан почти сипел.

- Да что же тебе делать? Ты свободен, как ветер, я так думаю, что прежней жизни, видно, тебе уже нет. Так? Да. Тогда  делай что хочешь! Вот хоть помогай мне считать груз, видно, ты образованный и грамоту знаешь, документы читать умеешь, мне такой нужен. Ну если нет,  вон берег,  могу подсобить,  иди куда хочешь!

- Да нет, дед, я лучше здесь посижу, подумаю.

- Да что ты меня кличешь дедом, я Карп Егорыч, а ты, мил человек, как прозываешься?

Хотел было изречь своё имя Вассисуан, но потом вспомнил, как его папенька с маменькой называли, и произнес:  «Вася, в общем. Василий Павлович».

- Ну ладно, Вася, не тужи,  главное, чтобы ты оклемался,  а там, я думаю, наладится с божьей помощью, как думаешь?

- Да уж как тут думать, против судьбы, как говорится, не попрёшь! Всё спустил, всё проиграл в карты,  бесовское наваждение!

- Я вижу, что проиграл. Глаза-то есть. Но жизнь-то не проиграл?!

- Жизнь не проиграл, - согласился Вася.

- Ну ладно, Бог не выдаст, свинья не съест! Так что, паря, живи да помни через что ты чуть не погиб, через молодость да глупость! Да молодость дело исправимое. Со временем, - глаза Карпа Егорыча блеснули лукавым огоньком. - А я тебе помогу,  как и мне помог когда-то один человек.

- Да неужто и Вы? - удивился Василий.

- Только не я, а меня в карты проиграли, это, брат, хуже всего.

- И как же Вы спаслись?

- Я ж говорю, человек спас, под рыбой спрятал. Я теперь эту рыбку больше всего люблю, запах её кожей впитал да и не жалею. Да и нам, христианам, рыбы плывущие путь указывают:  куда плыть, зачем плыть, с кем плыть да и от чего. Тут понимаешь, брат  Вася, воля, плывешь: всё берега,  берега  да русский простор. Есть время подумать и про жизнь, зачем жить, для чего, во имя чего. Да не за деньги, а за русскую душу и русскую правду, что все ищут и найти не могут, видно, не там ищут!

- А где же она, эта правда?

- Да уж точно не в столицах  да не в крупных городах, а вот  здесь, на просторах, на реках, в полях, степях, на воле  да в наших русских людях, верных женах,  да в наших детях.

- Если честно, я про это и не думал так.

- А ты подумай, Вася, плыть нам долго,  времени много будет впереди….

Прошло с тех пор много времени, лет десять с гаком. Как-то одним летним воскресным утром появился на Трубянке, городском рынке калужском, степенных лет мужчина с окладистой бородой при молодой красивой жене да троих детях, что шли за ним. Купили калачей, расположились у реки.

Заговорил купец бородатый степенно жене.

- Вот ведь, женушка моя, бывал я в этом городе когда-то, привел случай. Вот здесь я  и наставился  на путь истинный. Наверное, так и бывает, когда через что-то нужно пройти до конца, когда чаша переполняется, и чтобы на другую дорогу встать .

- Да что ж с тобой было, батюшка Василий Палыч?

- Да уж лучше не спрашивай, ничего хорошего, молодой был, бог простит. Ну да ладно. Мы сейчас пойдем на торги к Гостиным-то рядам  да зайду в Никитский храм, свечу поставлю поминальную на человека божьего Карпа Егорыча.

 Встали они и пошли наверх в город, разговаривали, дружно смеялись. Вот такие, друзья мои, дела оказались, был брандахлыст да весь вышел! Не осталось от него ни упоминания, ни следа, как будто и не было его вовсе.

 

 

 

Легенда о Чёртовом Городище

 

Рассказала мне эту старинную историю сказительница из Чекалина. Я и раньше слышал эту  легенду о загадочной горе, что находится между Жиздрой и Окой. Её  рассказ все же отличается в деталях от общепринятой версии. Именно эту версию, показавшуюся мне очень интересной, я и записал. А называлась  с незапяматных времен на Руси эта гора Чертовым Городищем.

А легенда вот какая.

Жил очень давно в тех лесах разбойник. Звали его Антип, по прозвищу - Щепень. Промышлял он на козельской засеке: как едут люди-купчишки вдоль той засеки на проход, тут и грабил их Щепень  со своими братьями-разбойничками. Так длилось то лиходейство, до тех пор, пока Антип-разбойник не встретил на своем пути вятичскую девушку-леснянку на праздник Ивана Купалу и  не влюбился  в неё. И родилась у них доченька Ладушка, да такая хорошая и  красивая, каких свет не видывал. И перевернулось всё в душе у Антипа. Вот подойдет она к нему, возьмет за руки и заговорит с ним ласково: «Ты, батюшка, плохого не делай, плохих слов не говори», - а сама смотрит на него своими ясными глазками, у того и слезы сами собой наворачиваются.

 - Не буду, доченька.

С тех пор разбойник перестал по лесам злобствовать, а потом встретил на своем пути праведника во Христе, сказывали, что самого Кукшу. Нарек он Антипа крещенским именем Савва. Савва так сильно уверовал во Христа, что братьям-разбойникам стал  слова говорить праведные; и тем пришлось от его святости уйти в другой лес, потому как им от его слов становилось невыносимо, не могли они смотреть на их бывшего главаря.

Так продолжалось до тех пор, пока не выросла доченька его Ладушка и не влюбилась в парня Доброслава. И вот объявился в этих лесах черт.  Прознал он о необычайной  красоте девушки и стал донимать бывшего разбойника Антипа, теперь праведника, Савву: «Отдай за меня дочку…не  то я ей стану рассказывать, как ты душегубствовал по лесам, да скольких невинных душ погубил,  так и разлюбит  она тебя …ирода проклятого.. Пришел батюшка к дочке да набрался смелости, так как был от рождения не робкого десятка…делать нечего…рассказал ей всё как есть… «Хочешь суди, хочешь милуй, дочка… а чёрт всё равно от тебя не отстанет.

 Но есть у меня одна задумка-хитрость. Давай сделаем так, как мне во сне Спаситель указал».

- Давай,  батюшка. - говорит дочка. -  Бог простил тебя, и я тебя прощаю.

Прилетел чёрт на помеле в полнолуние, сел на макушку ели перед сторожкой и  ждёт. Тогда   вышла красна девушка на порог и говорит: «Хорошо, тятеньке перечить я не стану, но есть у меня одно условие: чтобы к рассвету, пока не запоет петух, построил ты замок для нас вон на той горе, там мы и жить будем с тобой …а коли не выполнишь условие до рассвета, то не видать тебе меня как своих ушей».

Черт обрадовался «Да это можно!». Только он не учел, что на этом месте и в округе на 100 верст совсем не было больших камней. Кликнул бес свою свиту, нечистую силу, те разлетелись по окрестности и стали большие камни для замка собирать.

Посадила Ладушка петуха  в плетенный из лыка короб и пошла на ту гору, где должен быть построен замок. Рядом с той горой стоял огромный дуб с огромным дуплом посередине. Зашла Ладушка в то дупло и стала оттуда смотреть, как нечистая сила летает и камни таскает по воздуху. Много их поналетело туда, того и гляди, сложат они этот замок. До утра ещё оставалось время. Ладушка, глядя на такое дело, чиркнула своим огнивом,  подожгла березовую кору. Всё осветилось вокруг в дупле, открыла она свой плетеный короб, проснулся петушок - увидел свет и прокукарекал во всё горло!

Услышав петушиный крик, те черти, что летели по воздуху и тащили огромные камни, побросали их: и те упали на землю. Те, что тащили по земле, встали как истуканы и провалились с теми камнями под землю. Разлетелась нечистая сила кто куда.

Вот с тех пор и валяются на той горе огромные валуны от недостроенного замка, а место так и стало называться Чертово Городище. А Савва женил после этого Доброслава на Ладе, и, по преданию, родилось у них двадцать детей, от которых и произошли все местные жители да пошли все калужские родословные. Вот и весь сказ, без прикрас.

 

 

Ветер Гипербореи (Саша Странник)

 

Мне всегда нравился этот молодой человек, звали его          Саша Странник, он был хиппи, и чем- то походил на вокалиста рок-группы Лед Зеппелин Роберта Плэнта ("лёд запилен", как раньше говаривали в рок-компаниях): белые курчавые  длинные волосы, неисправимый оптимист по жизни. Единственное, что отличало его от «цеппелинщика», это медленная осторожная походка, выполняемая явно с усилием. Давно, ещё в детстве, Саша играл в   хоккейной  команде «Звезда», был подающим надежды мальчиком. Было на кого равняться: в СССР хоккеисты, такие как Михайлов, Петров, Харламов, были  небожителями, что там теперешние суперзвезды, тогда им поклонялся каждый мальчишка страны, они были в каждом мальчишеском сердце.

Сашка так до конца и не понял, что произошло, но в его глазах посыпались миллионы искр, а затем всё померкло, когда он на полном ходу звезданулся о борт хоккейной коробки.

Он открыл глаза. Палата. Белый потолок. Компрессионный сдвиг позвоночника. Инвалидность. Заново ходить учился долго, о хоккее можно было забыть. В начале 70-х, в период расцвета эпохи КСП, Клуба Самодеятельной Песни, Сашка сначала осторожно,  а потом и в охотку стал ездить в походы на «Поляну» к вышке в Колюпаново  петь песни у костра. Ходил к святому источнику. Полегчало. В походах ему было интересно, тело окрепло, ноги стали слушаться, но необходимы были настоящие нагрузки, постоянные пешие дистанции. Сначала он ходил пять километров, бегать было пока нельзя, потом десять, потом пятнадцать. Так и пошло. Чтобы держать себя в тонусе, Сашка первый раз решил идти по трассе «стопом», ехать на попутках в Крым; путь неблизкий, где пешком, где на машинах он благополучно добрался в Планерское - крымскую мекку Коктебеля  для «дикарей».

Первым его домом в новой жизни  стала палатка, где  всё лето он провёл с  первой своей девушкой. Ольга Ильнева была из Одессы, она писала замечательные стихи про море, капитанов и далекие плавания. Романтика. Солнце. Воздух. Потом Оля уехала. Поцеловала его на прощание и сказала: «Всё будет хорошо. Верь мне». Из Крыма Саша не стал возвращаться в Калугу, а пошел по Золотому кольцу. Когда прошел кольцо, отправился ещё севернее. С людьми Сашка всегда находил общий язык. Люди у нас в своем большинстве хорошие. Особенно те, которые живут в некрупных городах. А в деревнях уж и подавно: накормят, подскажут, пустят на ночлег, покажут дорогу.

Так из Сашки во время этих путешествий родился  Саша Странник. Он окреп, возмужал, закалился. Перестал страдать от холода,  не как Порфирий Иванов, конечно, но мог спокойно зайти и искупаться в холодной воде, что в озере, что в реке. Носил хиппистскую простую одежду: льняную рубаху и джинсу, зимой  сверху солдатскую шинель, перекрашенную в черный цвет и с нашитыми резными костяными пуговицами вместо солдатских.

Наступила золотая осень, повеяли холода, но ему всё было нипочем. Гитара была при нём. И он сначала добрался до Ленинграда, постоял, попел песни в переходе «на Казани» (у Казанского собора), потом добрался «на оленях» (электричках) до Петрозаводска и ещё дальше на перекладных до Кандалакши. Там на вокзале он сидел и пел песни Виктора Цоя; и девушка, сидевшая рядом с ним на скамейке, влюбилась в него,  и они поехали ещё дальше на север  в город Ковдор.

Так он попал на самую необычную  точку Советского Союза. То, что он встретил  здесь, было похоже на чудо. Он вышел на склон пологой сопки и увидел огромные каменные блоки, лежавшие под серым мхом и белым ягелем. Насколько хватало глаз этот сказочный ковер покрывали бусины красной брусники и коричневые шляпки грибов-моховиков. Этот пейзаж тянулся на целые километры за горизонт. Может быть, эти сопки, покрытые мхом, и есть эта  неведомая древняя страна Гиперборея, которую все ищут  и о которой говорили индийские сказители: «…покажи жене полярную звезду, положи ей в руку залог верности - письмо на бересте». Где та Индия и где тот Ковдор? Но ведь память предков, она  жива!

По преданиям, в волшебной стране Гиперборее росли пальмы и ездили на слонах как в Индии, но климат изменился. Так и теперь он меняется. Говорят, что и Земля периодически переворачивается и меняет свои полюса. Саша Странник понял, что нашёл особое место для себя, древнее место силы. Но самое интересное ждало его впереди. Как-то раз он вышел к каменному ущелью и увидел отпечатанный в скале десятиметровой высоты гигантский силуэт древнего северного воина Куйвы. И ещё совершенно случайно он вышел на Рубиновую сопку, это было во вторник 5 октября. Из его памяти тогда всплыла известная песня Роллингов «Рубиновый вторник». К чему бы это? На этой горе он нашел целую горсть  рубинов! Целое состояние! Теперь можно было возвращаться. Но он пошел к древнему воину, нашел в ущелье нишу и высыпал туда все рубины. Принес в дар гиперборейскому царю.

Сходил к мужикам в Ковдорский леспромхоз, взял напрокат буржуйку, бензопилу, топор и целый месяц строил недалеко от входа в ущелье сторожку. Мужики подсказали: «…чтобы было теплей внутри, оставляй кору с внешней стороны бревен», так и сделал. В перерывах между строительством и отдыхом ходил на промысел, собирал клюкву, морошку, бруснику и грибы,  сушил, здесь их было видимо-невидимо. Построил. Когда пошел первый снег, взял один рубин из тайника и пошел к мужикам, сменял его у бригадира на хорошие деньги, мужики к промыслу относились с уважением, разжился ружьем, тулупом, валенками, ушанкой,  канистрой бензина, спичками и лыжами. Первый раз в жизни он ощутил ту легкость, при которой не испытывал никаких страхов и трудностей, тело слушалось его как никогда, ноги пружинили, он полностью восстановился! О его статусе инвалида не могло быть и речи. Матери он написал очередное письмо, где сообщал о том, что теперь на севере в экспедиции, что было полной правдой, за исключением того, что здесь он был один наедине с природой, и что это была его личная, внутренняя экспедиция, сам себе и экспедитор, и начальник, сам себе работодатель.

На Ковдор и гору Рубиновую опустилась мягкая пушистая  и долгая зима. Здесь Саша Странник, наконец, увидел то, что не мог вообразить даже во сне. Солнце стало уходить за горизонт и возвращаться все позже и позже,  зимой здесь был не день, а сумерки, и к трем часам дня вновь темнело и наступала ночь. Эта была совсем не та ночь, которую он видел в Крыму, а совершенно бездонная и прозрачная,  где россыпью алмазов сверкали звёзды.

Сначала он определил самую яркую полярную звезду, а затем различил и двух Медведиц - Большую и Малую. Конечно, это медведица с медвежонком, как в мультике, про Умку, который он видел в детстве по телевизору. Где-то здесь в Лапландии рядом с Ковдором была, очевидно,  вотчина Деда Мороза. И, действительно, где же ему ещё быть, как не здесь, у него же есть олени, а они едят ягель и не могут жить на полюсе, где один лед. Полной хозяйкой здешних мест зимой было огромная луна, светившая нереальным неоново-пепельным цветом. Она здесь была в два раза больше обычной, северная линза кристально прозрачного полярного воздуха увеличивала её до нереальных размеров. Здесь без бинокля он невооруженным глазом мог реально рассмотреть все детали лунного ландшафта: моря и океаны Луны. Во всем этом была какая-то нереальная,  почти потусторонняя, красота ночного светила.

Казалось, что он мог увидеть там,  на Луне? Какие-то невероятные проходившие на ней процессы. Ему казалось, что ближе к краю диска в полнолуние он видел столб света, уходящий вертикально от лунного полюса в пустоту космоса. А что, если там есть люди? А если там,  на Луне, возможно, живут другие инопланетные существа? Если на Земле есть жизнь, то почему на Луне её не может быть? Не на поверхности самой Луны, а, например, внутри неё? В другой раз он увидел расходившийся в разные стороны огромный сине-зелено-фиолетовый бублик, который через какое-то время стал даже больше Луны и потом в конечном итоге исчез. «Как в каком-то научно-фантастическом кино, - подумал Саша, – навряд ли я такое мог увидеть по телевизору».

Невероятно, но факт. Здесь он понял, что попал на особое место силы, где постоянно происходят какие-то невероятные события и чудеса. Иногда он ходил на то самое, уже замерзшее, гиперборейское болото и подолгу сидел на огромных отполированных до блеска каменных блоках некогда развалившейся пирамиды. И здесь на него обрушивалась такая мощь целительной энергетики, что через какое-то время, побывав там,  он мог в течение суток обходиться без еды и совершенно не чувствовал усталости. Одновременно с этим он стал понимать, что является неким стражем- хранителем этого загадочного места, так как здесь он был один, и, похоже, больше никто не проявлял больше интереса к происходящему здесь. Тайна эта становилась все более сокровенной, и в жизни Саши Странника наконец наступил такой момент, когда он ощутил всеми клетками своего тела, что он сейчас участник событий, которые ни до ни после не будут иметь столь решающего значения, чем сейчас. Он ощутил в себе рождение некоего нового человека мира, который не может и не должен больше заниматься ничем, кроме исследования этой тайны, открытия невероятного феномена под названием Ковдор.

Наконец только в начале мая небесный диск превратился в яркое светило, и снег стал рыхлым и рыжим в   лучах утреннего солнца. С деревьев стали падать куски слежавшегося снега и капать вода с черных, ещё не пробудившихся веток, по утрам подниматься густой белый туман. И из этого белого тумана однажды к нему выехала лыжница Мила, та девочка, любительница творчества Виктора Цоя, и осталась у него в качестве помощницы лесника.

Саша Странник в очередной раз наведался в леспромхоз и убедил дать ему территорию лесничества, огромную даже по местным меркам. На лыжах Мила и Саша Странник ходили вместе. Девушка Мила, некогда вернувшаяся домой из Ленинграда и отчисленная с первого курса Технологического института по состоянию здоровья, выглядела поначалу синюшной и бледной, но, посидев с Сашей на пирамиде, окрепла настолько, что стала спокойно обтираться снегом и бегать с ним на лыжах на десятки километров.

Прошло время. И вот однажды дверь его калужской  квартиры открылась , и на пороге мать увидела своего сына: возмужавшего бородатого мужчину  с ясными, как озеро, глазами и за его спиной прекрасную женщину с тремя детьми, двумя мальчиками и одной девочкой. Они улыбались и в руках держали переливающиеся всеми цветами радуги сиреневые кристаллы - те самые рубины , напоминающие замерзшие гроздья винограда. На дворе стояло жаркое калужское лето, и только где-то высоко, в двух километрах над их головами летел вдаль за горизонт сильный холодный северный ветер из далёкого Ковдора. Ветер Гипербореи.

 

 

Злая купчиха

 

Молодой конюх Василий, обретавшийся на конюшне при стойлах, как-то заметил, что его хозяйка барыня Прасковья Коровина не спускает с него глаз. Она села в роскошную коляску для выезда в город, игриво мотнула головой и подмигнула ему. Отметил он и то, что на следующий день хозяйка подошла и, косясь на него, что-то шепнула на ухо главному конюху Ермолаю Клещёву. Всё с этого и началось.

С тех пор молодой человек сделался при хозяйке кучером. Положение при конюшне молодого крепостного Василия Хромова многие бы посчитали удачей. А то как же, хозяйка приметила и приблизила его к себе, чем не выигрыш? Оно всё так. Если бы не одно но. Молодец Хромов стал утешителем и забавой для хозяйки. Василий был на редкость смышлёный для крепостного, но Коровина использовала его талант и часто потешалась, уча его говорить по-французски. А он взял да и стал прилежно запоминать слова, между делом втайне чуть-чуть писать и читать, быстро ловил всё на слух, видно, русская мать-земля родила в его лице настоящий талант. Так прошло два года.

И вот у купчихи умер муж (пропал по купеческим делам за Уралом). Вдовая купчиха Прасковья Коровина после смерти мужа, как это у нас говорят, пошла вразнос: пила наливки,  издевалась над крепостными. Особенно над молодыми девками. Сволочная хозяйка напивалась допьяна и злобствовала,  заставляла мужиков не только пороть девок кнутом, но и насильничать.  При этом смотрела на это как на представление в театре. Одевала она их по-всякому, на разный манер и потешалась тем, что присваивала им всякие имена.

«Сегодня ты будешь Дездемоной!» - издевательски заявляла барыня. Девка не понимала ничего до тех пор, пока её не начинал душить специально намазанный гуталином «негр» половой Гурий. Этот половой не только натирал паркетные полы в залах, но и полностью соответствовал своему званию «полового» откровенного и распущенного растлителя и совратителя. Прасковья Коровина страдала к тому же ещё и явными приступами фетишизма - непременно представления с её участием должны были быть изрядно костюмированными, очевидно, просто одетые в сарафаны и кокошники девки не соответствовали её запросам, простые варианты её явно не устраивали.

Видимо, начитавшись, когда-то будучи в столицах, про графа Калиостро, Казанову и, видимо, Маркиза де Сада, взяла эту идеологию на вооружение. Барыня, чувствуя полную безнаказанность перед крепостными, совсем «оборзела». Её запросы всё увеличивались. А один раз, очевидно, в пьяном угаре, Коровина самолично стала пороть молодую крепостную девку лишь только за то, что та как-то не так посмотрела на неё. Мужики только держали крепостную.

Злыдня ко всему прочему, устав от порки, взяла, предварительно размягчив в бочке с зерном, конскую колбасу и била ею в остервенении по причинным местам, пока девка не испустила дух. Было такое ощущение, что она хотела именно не смерти, а боли страдающей. «Стервенение» её слуги объясняли неимением у неё своих детей и «звериные приступы» - известными изменениями возраста. В эти периоды вспышек она была совсем неуправляемой и  хотела продолжения своей безнаказанности и изощренных пыток, ей было всё мало. Особо приближенные к ней Савка Пятов и Кузьма Хряков были у хозяйки на особом счету, можно сказать, её сподвижники в этом деле. И когда они предложили той испробовать различные хомуты и растяжки для порки крестьян, среди крепостных пошел слух, что готовятся новые невиданные ранее издевательства. Все крепостные дрожали от страха как осиновые листья.

И вот  с хутора отобрали силой у старика отца молодую девку Дуняшу Макарову и привезли её в усадьбу Прасковьи Коровиной, пока та была в отъезде, готовить к наказаниям и изощрениям. Конюх Василий Хромов как только глянул на бедную Дуняшу, плачущую и привязанную веревками к стойлу, да так и сжалось у него сердце - и влюбился он в неё с первого взгляда, видно, такое бывает один раз на тысячу случаев, да не из жалости, а по-настоящему. Что-то в нем ёкнуло и перевернулось в душе. Да и так опротивела ему мерзкая Коровина, которая лезла на него всегда своим жирным пьяным телом. Но как будто очнулся он от сна  и решился, наконец-то, совершить что-то настоящее в жизни, спасти бедную Дуняшу от глумления и самому вырваться из этого ярма, которое было хуже каторги. Но тут действовать нужно было быстро, пока не вернулась Коровина из города. Но как вырваться?

 Как-то раз пьяная в дупель  хозяйка решила нацепить на себя «золотые побрякушки» и изображать из себя царицу Екатерину Вторую. Он видел в открытую дверь спальни, как ходила Коровина за ними направо  от двери к камину с красивыми голубыми изразцами. Значит, тайник у нее был в камине, но и, понятно, не там, где закладывают дрова, а скорее  за одной из изразцовых кафельных плит сверху. Вот только под какой из них? Василий Хромов пошёл на авось, хорошо подходящее для этого слово! Действительно, терять ему было нечего. Он ночью пробрался к дому и по темноте обошел спящего у лестницы на стуле полового Гурия и там же валяющегося на диване пьяного ключника Антипа, отвечавшего за дом, пока хозяйка была в отъезде. Поднялся на второй этаж и зашел в покои барыни. Хотя была полночь, но светила луна, и изразцовый камин был хорошо виден. Он стал смотреть на его узорчатую кладку  и тут заметил стоящий у его левой стороны красивый резной стул из красной лиственницы.

А ведь, действительно, чтобы добраться до тайника, если он высоко, нужно было вставать на стул. Он так и сделал, встал на него и стал ощупывать выше себя поверхность изразцовой кладки. Пальцы только лишь скользили по поверхности, и ничего особенно не нащупывалось, даже бугорка, все было ровно. И тут его палец вдруг попал в едва заметную круглую вмятину между изразцами. Он надавил на нее - и в камине на уровне его головы что-то щелкнуло и наверху откинулась крышка с изразцовым рисунком, а за ней появилась пустота. Василий засунул туда руку по самый локоть, стал шарить, пока наконец не достал оттуда красивый старинный ларец. Открыл его и увидел золотые монеты и ажурное колье с рубинами. Как раз его и надевала тогда на себя распутная Коровина. Он быстро распихал всё по карманам и засунул шкатулку обратно, тихо притворил дверцу тайника, пока внутри камина не щелкнул затвор. Нужно было спешить. Ушел он так же, как и входил, незаметно мимо спящих, вылез в окно на первом этаже  (двери ночью запирались на засов). Пошел на конюшню к привязанной Дуняше. Девка Дуняша была уже почти в обмороке. Позади неё стоял Ермолка Клещев и хихикал, явно замышляя недоброе.

 - Васькя, ходь сюды, ишь, смотри, как девка устала, замаялась. То, что надо!

Василий спокойно подошел к ничего не подозревающему Клещеву и так шандарахнул ему между глаз, что тот рухнул с копыт на конюшенный земляной пол как подкошенный. Сила удара его праведного гнева была невероятной. Отвязав Дуняшу, пока та была без сознания, перекинул её через плечо и побежал к своей коляске для выезда. Взял коня под уздцы и вывел экипаж со двора.

Дуняша пришла в сознание, и, пока ехали, Василий рассказал ей всё, что случилось, и о её теперешнем положении , и о том, что любит он её без памяти и что теперь их связала судьба, да не веревкой,  а толстым канатом, потому как теперь они будут считаться «беглыми».

- Что же, - подняла глаза на Василия Дуняша. – Видно, мне тебя Бог послал,  а ведь я уже с жизнью простилась, а вот оно как обернулось! Теперь и судьба моя, Вася, решена, нету мне жизни без тебя! А если поймают, то всё равно убьют! Что же нам теперь делать, Вася?

- Вот что, Дуняша, - ответил Василий, – думаю, что дюже повезло нам, что теперь только конец весны, была бы осень, ничего бы у нас с тобой не вышло. А пока у нас лето на носу, да я ещё и по-французски могу и хорошую одежду хозяина припас, сойду я пока за мещанина, что едет к матери в Брянск, а там, я думаю, мы и до Киева доберемся, а там и до Одессы - вольного города, а там ищи ветра в поле, на любом судне куда хочешь можно договориться. Деньги у нас есть!

Он достал из кармана золотые монеты и показал Дуняше.

                                                                            *    *    * 

Коровина приехала в усадьбу в обед. Только увидела лежащего около конюшни полуобморочного Ермолку Клещева с фиолетовой мордой и глазами-щелями, так заорала как резаная и учинила дворовым допрос  с пристрастием. Оказалось, что в побеге двух крепостных виноваты все!

- Ну, Васятка,  тварь! Небось, прячется с девкой в лесу?! Выловим - загоним как зверя!!

Но как только поняла, что коляски в конюшне тоже нет, бросилась на второй этаж дома и увидела самое страшное! Стул стоял не с той стороны камина, где она его всегда оставляла! Кинулась к камину. Открыла тайник. Пусто!

- Ну-у-у  в-с-ё-ё!!!! - завыла белугой Коровина. - С живых шкуру сдеру!!! А-а-а  с-у-у-у-к-и-и-и!!!!!

За ночь Василий и Дуняша уехали далеко. У заставы с трактиром и цирюльней Василий сторговался и купил приличное платье, сарафан, юбку, шляпку из зеленого шелка и дорогие кожаные туфли для девушки. Она преобразилась, и узнать в ней крестьянскую беглянку было невозможно. Взяли с собой изрядное количество припасов и, ссылаясь на срочность, без промедления двинулись в сторону Брянска. Так доехали до Сухиничей. Там продали цыгану  коляску за полцены на местном торге, да тот и не стал спрашивать, откуда товар, был ушлым в таких делах. У него же Василий выторговал за  большую часть денег  медную купеческую пластину, так что теперь он мог сойти за торгового человека. Цыган, понятное дело, как только купил коляску, сразу запряг её и уехал с соплеменниками куда-то в табор.

 Только они отошли со своей лошадью в сторону под деревья  поесть и передохнуть, как увидели ворвавшуюся на площадь тарантайку хозяйки с двумя запряженными в неё гнедыми лошадьми,  из пастей и ноздрей которых уже шла пена! Сзади следовали верховые: все коровинские прихвостни. Дуняша и Василий зашли за кусты и тревожно смотрели на происходящее. Ну надо же! Коровина каким-то чутьем угадала маршрут их следования, почему-то она не поехала ни в сторону Тулы, ни в сторону Москвы, хотя могла. Василий и Дуняша отошли по зарослям до опушки леса за город, сели вдвоем на лошадь и поехали по проселочной дороге. Спросили у попавшейся на пути старушки, оказалось, что дорога вела в Камышино. Уже отъехав на несколько миль, Василий прижал крепко Дуняшу к себе и сказал: «Теперь держись крепко, сворачиваем и едем через лес вон на тот холм. Чую я, что эти мерзавцы, чего доброго, могли двинуться и в эту сторону». Минут десять они забирались на холм. Спешились, чтобы передохнуть. И тут увидели вдали на дороге четыре движущиеся точки. Коровина со своими приспешниками неслась верхом на лошади, поднимая за собой клубы пыли. Издалека было слышно, как они кричат что-то, переговариваясь между собой, пронеслись мимо холма, и всё стихло. Удача им точно благоволила, действительно, они  вовремя съехали в сторону и опять чуть было не столкнулись с преследователями и безумной купчихой, в одночасье лишившейся всех своих драгоценностей. В противном случае они бы сейчас были пойманы, и в страшном сне невозможно себе представить, что бы она с ними сделала.

Они прижались друг к другу, и так, обнявшись, просидели до самого вечера. Уже ближе к закату они увидели, как та же коровинская команда проскакала в обратном направлении. Что ж, видимо, они решили, что беглецы двинулись в другую сторону. Уже в сумерках спустившись с холма на  дорогу, они уже неспешно поехали в сторону Брянска и так ехали аккуратно всю ночь. Светила луна, заливая окрестности мягким светом.

                                                                             *   *    *

Коровина возвратилась в усадьбу через неделю. Со своей свитой она обшарила всю округу. Хозяйка в пьяном угаре лютовала. Металась. Но всё было бесполезно. Беглецов как след простыл. Обезумевшая Прасковья Коровина решила, что в её окружении заговор, стала подозревать всех. Пьяный мозг садистки искал среди крепостных людей любой зацепки к расправе. Теперь её конюшня из развлекательного театра превратилась в дознавательную, истязательную, залитую кровью арену, как у римского императора Калигулы.

И крепостные не выдержали такого лиха, они побежали кто куда: кто в лес в землянки, кто по Оке на вольную  Волгу; уж лучше так, чем быть истерзанными и валяться с содранной кожей в навозе на конюшне! А потом случилось совсем лихое событие.  Коровина все свои беды свалила на Ермолая Клещёва. Тот, ещё не очухавшийся от расправы Василия, который отшиб ему полголовы, с синюшным рылом подвернулся под горячую руку хозяйки! Та буквально озверела! И стоящие в стороне приспешники её деяний Савраска Пятов и Кузьма Хряков первый раз призадумались: а не дойдет ли и до них самих очередь таким же макаром?

Прасковья  Коровина выглядела страшно: очумелые её глаза вылезли из орбит, проступили синюшные круги под глазами, волосы торчали дыбом нечесаными клоками, видно было, что она не спала от одной только мысли, что те, кто её обобрал до нитки, теперь где-то «милуются и смеются на купчихой-дурой!» И от этого ей делалось совсем плохо. Сумасшествие её приняло угрожающие формы, она выскочила из кухни с огромным тесаком, которым разделывают кур, и погналась за Ермолаем Клещёвым, который, как заяц, стал петлять в разные стороны и выть, как волк.

Саврас и Кузьма, наконец, поняли своё положение и весь масштаб бездны: сумасшедшая хозяйка, совершив расправу, примется и за них. Они, не сговариваясь, переглянулись и медленно направились в противоположную сторону к воротам. Пусть как хочет, а они решили спрятаться, а то дойдет история до царя как с той барыней Салтычихой, которую судила за душегубство сама императрица Екатерина Вторая, пожалуй, ещё и ноздри вырвут и в Сибирь сошлют на каторгу.

 

***

 

Василий и Дуняша, венчанные ночью луной и ветром свободы, ехали до самого рассвета и наконец добрались до Брянска, потом поехали на Киев, уже ничего совершенно не опасаясь, постепенно втягиваясь в роль деловых торговых людей. Василий вел себя очень изысканно, иногда вставлял французские словечки, но старался разговаривать мало, больше слушал.

В Киеве возле Крещатика разменял очередной золотой. Они с Дуняшей сели в экипаж до Одессы, предварительно купив несколько рулонов дорогого польского парчового сукна, с таким прицелом, что везут его в лучшее пошивочное ателье Одессы. Типичный деловой человек, ни дать ни взять. В дилижансе  сидели дамы. Чтобы Дуняшу не выдавал крестьянский говор, он придумал ей «гражданский обет молчания», был такой наклад в браке.  Для того, чтобы родить хорошее потомство, молодая жена не должна была открывать рот на людях до первенца, чтобы не пустить в себя грех через разговор и быть абсолютно чистой перед Господом. Это сработало. Когда подходили с расспросами, она всегда держалась Василия. Про себя улыбалась: «Муж». Вот ведь как Бог послал:  кто бы мог подумать, что такое вообще могло с ней произойти.

 Молодая строгая, набожная семья. Так доехали они до Одессы. Город этот Василию сразу понравился, здесь было много возможностей и здесь было интересно. Он продал один бриллиант из колье старому еврею-ювелиру за хорошую цену. Сели они на пароход в Констанцу  и потом оттуда  перебрались в Сербию в город Белград, где русским всегда были рады и любили их.  Да и если посмотреть на Василия, то только что имя у него было русское, а по виду он был чернявый да кучерявый цвета черно-вороного отлива. Отпустив к тому же бороду, теперь он вообще походил на сербского купца, благо, и медная купеческая пластина была при нем.

Стал он называть себя сербским именем Огнен, а Дуняше выбрал имя Милица. А так как занимался он тем, что торговал ситцем и парчой, привозимой из Констанцы, стал он зваться Парцевичем. Сербский язык они выучили быстро и стали говорить не хуже, чем на русском, языки-то похожи. Милица оказалась отменной рукодельницей и мастерицей, и скоро заказы на платья из хорошего ситца и парчи посыпались на них как из рога изобилия. Прошло время - и семейство Парцевичей разрослось, было у них семеро детей. А когда старший сын Иванко женился, то уже и пустили они крепкие корни в этой земле  и совсем породнились с милыми сердцу сербами. Вскоре выдали замуж и старшую дочку Иванку. Вот как-то раз сели Огнен и Милица  у камина.  Милица и говорит:

- Ванечка, вот о чём я всё время думаю,  пока мы здесь. Всё у нас хорошо,  детки подросли. Но есть у меня один камень на сердце, это мой батюшка, оставшийся у этой гадины, имя которой я даже произносить не хочу. Он в рабстве. Что же с ним стало? Вот и думаю я теперь об этом всё время.

- Дуняша, и у меня это из головы  не идёт. Вот что. Продал я недавно колье одному итальянцу очень хорошо. Денег у нас теперь много: целое состояние. Пора, я думаю, мне навестить родину, узнать там что и как. Но ты останешься здесь с детьми. Я поеду. Столько лет прошло, и я так изменился, что ни одна собака меня не узнает.

И вот в городе Калуге  в гостинице «Кулон» остановился один богатый купец из Сербии Огнен Парцевич. Стал понемногу наводить справки, разговаривал с сербским акцентом. Оказалось, что купчиха Коровина, что имела имение около Малого Ярославца, совсем спилась и теперь превратилась в сумасшедшую старуху, к которой все боялись ездить по причине неадекватности последней. Дела её были  настолько плохи, что имение она готова была продать, а оставить лишь только один свой дом.

Василий-Огнен не откладывая дело в долгий ящик решил безотлагательно ехать, чтобы совершить купчую. И вот за поворотом показалась дача злобной купчихи. Огнен вышел степенно из кареты, одет он был роскошно. Вошел в знакомый дом. Все здесь изменилось до неузнаваемости. Похоже было, что Прасковья Коровина запустила здесь все окончательно. Мебель перекосилась и стерлась в углах, перила скрипели, пока они с нотариусом поднимались наверх на второй этаж. Вошли. За совершенно пустым столом без скатерти сидела старуха, настоящая Баба-Яга, как из сказки, и одним прищуренным глазом смотрела, не мигая, на вошедших.

- С чем пожаловали, соколики?

- Разрешите представиться, – заговорил с акцентом Василий. - Огнен Парцевич, купец из Сербии, занимаюсь мануфактурой. И имею вид на ваше имение со всеми людьми, на предмет засеять все угодья льном,  хотя, скажу вам, все заросло, и поэтому скажу, что цену буду держать среднюю. Надеюсь, все привести в божеский вид, хотя издержек и хлопот будет много, и поэтому мне резон покупать всё разом со всеми крепостными людьми непременно подушно,  люди мне будут нужны, чтобы обрабатывать лён.

- Ну я уж и не чаяла, что мне явится такой благородный человек, - заигрывающим голосом прошелестела беззубая старуха. - Уж больно нынче брезгливый да щепетильный народ пошел. А что люди? Какой  хилый  да синий, как курицы, всё по канавам сидят или мух считают целыми днями.

- Называйте цену, сударыня, - надавил Василий. - Время мне дорого, вот и человек при мне, нотариус, тянуть тут нечего…и вам деньги сразу даю… и мне другое дело уладить надо, и в Калуге быть надобно к вечеру всенепременно! Другие дела ждут-с неотложные.

- Может, «настоечки» с дороги ?

- Сделаем дело, тогда уж, - прогремел могучий купеческий голос Василия. - Я человек занятой!

Старуха произнесла цену явно ниже, чем ожидалось, у нотариуса только сдвинулась вверх бровь, но он ничего не сказал. Составили купчую и подписали при нотариусе.

- Теперь, когда сделка совершена и деньги отданы, -  заявил Огнен- Василий, – мне нужно осмотреть свои угодья на предмет дела, и я намерен разместиться в этом доме, а также, по условиям купчей, конюшни и всё строения мои, вам остался лишь один крайний старый дом, извольте отправляться туда без промедления!

- Так вы не едете?

- Купчая совершена, спешить теперь вряд ли уместно.

 

***

 

  Купец серб Огнен на следующее утро объявил о своем желании собрать «подушно» всех своих людей на предмет разговора о том, что старуха больше не хозяйка  и что новый хозяин будет управлять по-новому, и чтобы они все собрались через день во дворе усадьбы, и что все они могут разместиться на сеновале при конюшне. Казалось бы, малость, но это вызвало невиданное удивление. Сразу по окрестностям пошел слух: «новый барин-то хороший». Через день наконец-то собрался весь люд, по  виду совсем заморенный, чудом уцелевший от деяний деспотичной хозяйки. Но потом появились и нормальные мужики, сказали, что вышли из леса, «раз такое дело», то слухи у крестьян распространяются со скоростью света. Набралось человек 60-т. Но это, похоже, были те, которые не струсили, очевидно, остальные остались, либо ещё прятались. Новый  хозяин заговорил:

- Зовут меня Василий Огнен. Я ваш новый хозяин. Хочу объявить вам, что с сегодняшнего дня я даю вам вольную! – в толпе прокатился шум, будто все одновременно выдохнули воздух. – Объявляю всех свободными людьми! Соответствующую бумагу с гербом и печатью получите за тем столом, где сидит нотариус. Всё официально!

Крестьяне все закрестились, испугались, что ослышались. Но когда новый барин повторил ещё раз, кинулись к нему и, рыдая, стали пытаться целовать руки.

Василий Огнен вздернулся.

- Ну уж полно! Да  я вас без работы не оставлю, не волнуйтесь, буду платить хорошо. Заживете как люди, а не как свиньи у хозяйского корыта! Лен - дело тонкое, будете обрабатывать. А где же все остальные? Или вольной они не хотят?

Вперед вышел веснушчатый паренек явно не робкого десятка.

-  Знамо, где, по лесам прячутся, в берлогах живут как медведи. Наша Баба-Яга всех тут так затравила, что они  боятся и нос показать. Мы за Вас, барин, теперь пуще жизни обязаны радеть!!! Сыщутся.  Да вот, я слыхал что у нас где то под Боровском ещё один барин крестьянам вольную дал! Хороший барин! Так теперь люди не только за ним пошли, а ещё и так говорят: «Нам, мол, ничего и платить не надо, только будем работать так, чтобы только знать, что мы вольные: это дороже золота.

Из толпы высунулся крепкий, как гриб-боровик, мужик.

- Мы для тебя, барин, что хочешь сделаем, только скажи!

- Вы уж, люди, сами решайте, что со злыдней Коровиной делать, тут вам один Бог судья, какие вы от нее муки терпели, про то мне ведомо! Ну а теперь до свидания, так что я уезжаю в матушку-Калугу по делам, нужно мне для вас хорошего управляющего найти, оставайтесь с Богом, мужики. Только мне нужно ещё от вас знать, жив ли ещё отсюда с хутора один человек, звали его Никитой Силантичем Макаровым.

Из толпы раздался глухой голос.

- Так я и есть тот раб божий Никита Макаров, перед тобой стою.

- А знаешь ли ты, Никита, что дочь твоя жива,  так что тебе ехать со мной к ней в самую Сербию. Да что и как сам поймешь, да и я по дороге поясню.

- Вот уж, Господи Боже Исусе Христе, не чаял,  я уж думал, что нет её давно в живых, так злыдня Коровина её где-нибудь растерзала а потом утопила в болоте, пропала с концами! Вот что, мужики, надо решать, эта ведьма не должна суда людского избежать, а то, что ей полагается, так это дубовое дупло да осиновый кол, это уж по всем христианским законам писаным и неписаным полагается. Мужики окружили его.

- Езжай, Никита, не сумлевайся, мы ету старую каргу народным методом судить будем:  на пустынь к Лешему Костылю да к Вылу Лесному ее сволокём,  уж лучше его никто не сможет маслы да жилы из-под хребта выворачивать. Он что волка, что медведя так под орех разделает, что те потом долго висят, по сучкам сушатся. Так что ему эту купчиху сам Бог отдать велел. Она его сестру в склепе с голоду да побоями когда-то уморила! Ну молись, карга Коровина, если сможешь, идут к тебе сейчас Жукова сын Короед да Филька Дровосек!

 - Ну что, есть тогда Бог на свете да справедливость. Пойдем, дорогой мой Никита Силантьич, попьем кваску да поговорим. Нам новую жизнь строить, большие еще дела нам предстоят!

Карга Коровина не сразу поняла, глядя в окно, к чему это вдруг такая толпа крестьян собралась возле её дома, а когда поняла, то было поздно. К ней ввалились с веревками местные мужики,  быстро её  захомутали и потащили в лес.

Потом они исчезли из виду, шум затих, и на боярском дворе остался лишь один тот  самый конопатый парень,  что первым вышел давеча к новому хозяину. Он сидел на корточках и играл с маленьким щенком, и на всю округу, как свежий ветер, летел его заливистый смех.

 

                                                         Златорыл (Альбинозус)

 

Была у Захара свинья Марфа. Свинья необычная, но непоросистая, то есть поросят давала мало, в отличие от других свиноматок, рыло имела длинное, но ела не особо много,  хотя, говорят, что длиннорылая свинья наоборот слывет хорошим едоком. И стал для себя отмечать Захар, что эта свинья к тому же ещё и умная. Если те,  другие «хавроньи» постоянно что-то ждут,  эта, напротив, ляжет на брюхо и смотрит, косит розовым глазом, хрюкнет  что-то про себя и отвернется. Да и в народе есть такое мнение что свиньи - животные умные,  может, даже умнее собаки. А вот что у свиньи нюх лучше собачьего,  так это и к  бабке не ходи, это точно. Один раз заметил Захар, что его Марфа сидит в углу хлева в собачьей  позе,  села на зад и на передние копыта уперлась. Эко. И видит он, что около её ног что-то поблёскивает. Подошел.

- Ё,кэ,лэ,мэ,нэ,о,пэ,рэ,сэ,тэ….- только что и вырвалось вместо слов у Захара. Золотая монета лежит.

Марфа довольно хрюкнула и подковырнула монету своим пятачком, дескать, на, хозяин, бе-

ри, владей!

- Да ты ж, моя свинушка ненаглядная, где ж ты её отрыла? - изрек Захар. - Не иначе как в углу в хлеву во время войны с Наполеоном кто-то там  закопал монеты, не иначе как от француза подарочек!

Взял Захар монету, стал рассматривать. Знатная монета, с золотым профилем французского императора, с одной стороны монеты было отпечатано «Napoleon Empereur», с другой: «Empire Francais * 40 francs * 1811». Голова Наполеона была повернута влево, на голове красовался лавровый венок. Захар аж присел у ног свиньи Марфы. Вот так счастье привалило! Нежданно-негаданно! Марфа дотронулась своим розовым пятачком до уха хозяина.

- Ей, Марфушенька, чего ты,  не щекотись! Ах ты милая моя, золотая ты моя хрюшечка! Может, дар у тебя монеты те искать? Нюх у тебя о-го-го, не в пример нашему кобелю Чернятке.

Спрятал Захар золотую монету на черный день. Жизнь потекла дальше. Через три месяца Марфа принесла потомство, опоросилась. Но опять маловато было хрюшек в её приплоде. Всего четверо поросят. Две девочки и два мальчика. Девочки пошли с пятнами да подпалинами на рыльцах, а мальчики совсем разные: один чуть ли не бурый с рыжиной, а второй так совсем белый, как снег, только глазки красненькие. Захар был обучен грамоте, так как служил когда-то писарем при дьяке, можно сказать, был образованным человеком. Знал он и слово заморское для своего поросёнка «альбинозус»,  что по науке означало «совсем белый».

 Альбинозус сразу показал, что он любимое чадо свиньи  Марфуши, так как лежала она постоянно с ним, остальные отпрыски бегали по загону, а этот сидел смирно, только глазками стрелял по сторонам. Умненький. Так прошло лето. Уже осенью подошла пора резать свиней, и Захар сразу постановил свою золотую свинку Марфу не трогать, рука не поднималась. Остальных по надобности оприходовали и повезли на базар продавать мясо.

Тем временем Альбинозус подрос, сидел всегда смирно, только смотрел по сторонам, прямо как собака, нюхал воздух, и как только приходил хозяин, отбегал в дальний угол, тряс мордочкой и повизгивал.

- А что? - подумал Захар. – Может, не зря он туда бегает, а вдруг там ещё что-то лежит? Да вроде я там все перекопал, может, глубже?

Альбинозус  тем  временем  вырыл  в этом углу сарая уже солидное углубление и по большей части лежал на том месте  и не подпускал туда других свиней.

- Ну-ка двинься! - Захар залез в угол и вытащил оттуда Альбинозуса. На том месте, где тот разрыл угол, образовалось солидное углубление, и Захар увидел внизу на дне ямы лежат какие-то монеты,   шесть штук  и тоже золотые!

- Ну дела! - всплеснул руками Захар. - Силы небесные! Уж поросенок мой и впрямь оказался «златорыл», весь в мамашу!

С этих пор жизнь Захара переменилась, он из бедного существования вылез, поднялся на ноги. Стал он теперь выводить Альбинозуса на поводке на прогулку, сделал ему настоящий ошейник, как у собаки, стелил лучшую солому, весной стал кормить излюбленным поросячьим лакомством - молодым клевером. Свин превратился в хряка. Он важно вышагивал рядом с хозяином, задрав морду, нюхал воздух, ворошил рылом почву,  лежал в весеннем саду под цветущими вишнями и грушами. Как в раю.

 Уже и Марфы, свиньи, его матери не стало, а жизнь у него потекла замечательная. Лежит себе в уюте, ест, пьёт, мечтает. Водил его Захар по разным местам на своем дворе, проверили они с ним все закутки; заводил он Альбинозуса и в сарай, где хранилась утварь и лежали старые вещи. Долго вертелся «златорыл», внюхивался в спёртый воздух помещения, потом встал, как собака, опустил морду, это означало, что здесь нет ничего интересного, золота тем более.

И вот стал Захар подмечать, что Альбинозус бочком-бочком, а все как-то к дому поворачивается, вроде как его тянет туда. Может, его запахи каши или борща заинтересовали, что готовила жена его Мария в доме? Непонятно. Но жена на его речи отреагировала бурно!

- Ты, что, сдурел?! Свинью в дом тащить?! Да мало ли чего она хочет! Я, что, твою свинью мыть должна, потом в дом запускать? Может, мне для нее лапоточки связать из бересты? Да за стол ещё посадить с нами есть?

- Да не кипятись ты! Вот бабу мне бог послал. Ни бельмеса не понимаешь! Я тебе о чем толкую, если Альбинозус те монеты нашел в хлеву, может, и в доме что-то есть. Чево он все время рыло к дому воротит?!

- От того вы оба рыла воротите, что не понимаете, что хозяйке от вашей свиньи одна грязь, более ничего!.. - тут она осеклась, как будто до неё как до гуся на длинной шее  что-то дошло. - Неужто золото почуял наш хряк?! Думаешь?

- А я про што тебе битый час толкую! Вот дура ты стоеросовая, Господи Исуси. Да не ори ты на всю улицу, соседи услышат.

Привели хряка, поставили в корыто перед сенями, стала ему Мария копыта и рыло мыть. Тот аж заурчал, как кот, от удовольствия. Действительно в рай попал, не иначе!

И вот чисто вымытого завели его в дом. Глаза Альбинозуса из красных сделались рубиновыми, щетина на загривке встала дыбом. Почуял он не нюхом, а нутром силу желтого металла. Прошел он степенно в красный угол под иконы и уселся на пятую точку, на собачьем языке это означало, что   тут  что-то есть.

- Господи, - всплеснула руками Мария, - что ж тут за иконами может быть? Матерь Богородица, смилуйся! Сейчас у меня обморок будет!

 - Тихо, жена, не причитай!

Они сняли и перенесли в сторону иконы, осмотрели их, постукали костяшками пальцев по доскам на предмет пустот. Ничего. Разобрали угол. Как будто ничего особенного не увидели. - Давай уж пол вскроем, коли так,  – сказал Захар.

Подняли половицы. Тоже ничего.

- Копать надо!

Вырыл Захар яму почти по колено  глубиной. Пусто!

- Ничего не пойму, как это так? Неужто наш Альбинозус Златорыл наш ошибся? Не может быть!

Только сказал это, под его ногой что-то блеснуло. Эко!

Вместе с землей он отвернул мотыгой небольшой плотный сгусток, на боках которого виднелись какие-то скруженные узлы и плетения. Очистив находку и промыв её водой, они увидели перстень,  внутри которого   красовался огромный камень голубого цвета. По бокам перстня извивались и скручивались золотые плетения, завершающиеся на концах грифонами со сложенными крыльями – стражниками  этого драгоценного камня.

Альбинозус  сидел посередине избы и щурился от удовольствия, похрюкивал и крутил хвостиком от радости, что наконец-то выполнил своё предназначение  быть полезным и нужным хозяину, которого любил всем своим большим поросячьим сердцем.

Уже вечером сидя за столом с женой, Захар предался размышлениям.

- Поди ж ты. Свинья свиньей, а какие таланты имеет! Вот сидишь рядом с ним, рассуждаешь, а он как будто понимает, ресницами своими белесыми хлопает. Порой как глянет на меня как человек своими глазищами красными, у меня аж мороз по коже, даже не пойму от чего. Вот я и говорю, жена, скотина эта особенная, а ты ее в дом пускать не хотела. Что же нам с этим чудо-перстнем делать?

- Не знаю, - отвечала жена. - На черный день оставить? А может, если продать, так этого черного дня у нас никогда и не будет никогда? Заживем как баре, хотя и сейчас нам неплохо, а может, куда подадимся в теплые края?

- Ладно, - сказал Захар. - Здесь мне этот перстень не продать, да и в Калуге боязно. Поеду-ка я лучше, жена, в Москву. Деньги, что с золотой монеты в банке у торга обменял, возьму и поеду.  Так и сделал. Поехал.

Ждала его Мария назад через неделю, потом вторую, потом месяц. Потом получила от мужа письмо такого заковыристого содержания.

 

Письмо

 

«Здравствуй, дорогая моя жена Мария, пишу я тебе издалека, не подумай чего, именно из Москвы, как и хотел. Первым делом, когда приехал я в «златоглавую», сподобился пойти на Арбате к одному старому ювелиру, в магазин его. Как достал перстень и показал ему, так тот аж крякнул, но сделал постную  мину и сказал : «Откуда вот у Вас такая находка, ще здаётся мне, таки не по вашему колибру вещица, а должна она красоваться  у какого-нибудь наследного принца или Рюрика». А я ему: «..в наследство достался, мол старинный, конечно, очень…но от предков».

А он: «Ну, если хочешь за него хороших денег, то заходи завтра, потому как нет у меня здесь при себе такой суммы..»

«А сколько ты готов дать, осмелюсь спросить?»

«Еще надо поразмыслить, прикинуть, так просто дело это не делается, прицениться …»

Вижу,  тянуть начинает этот ювелир.

«Ну, говорю, завтра так завтра, будь здоров!»

Вышел я от него и пошел в номер, что снял в доходном доме. Только чувствую хребтом, что что-то не то, краем глаза вижу: за мной какой-то человек неотступно следует, приклеился как банный лист. Ладно, думаю. Я ж, Мария, тоже человек ушлый, ты меня знаешь. Так я припустил и домчался до своего места и закрылся в номере. И не открывал дверь даже коридорному. Так и уснул от нервов, прямо на кровати, не разувшись. Вот что было потом.

Ночью кто-то зашурудил ключом в замочной скважине, и я проснулся, сплю я чутко. Смотрю, моя  дверь осторожно приоткрывается, и ко мне движется чей-то силуэт, он заносит надо мной руку, и в этот самый момент я взял  перекатился с кровати на пол ему под ноги , да дал со всей силы его в пах. Ну ты, жена  меня  знаешь, лучше меня в драке в нашей округе человека нету. Тот человек согнулся пополам  и к тому же ещё одну промашку дал, потому  как его рука с ножом ушла мимо меня вниз, а я в это время дал ему другой рукой в ухо. Он упал на бок и, как оказалось, на свой же нож, так как рукоятка ножа оказалась в его правом боку. Он даже не стал кричать, а просто заплакал у меня на руках.

 - Ах ты, сучье вымя…..конец мне, дядя…у меня печень дырявая сделалась…что ж ты наделал?

- Я наделал? Ты ж убивать меня пришел!

- Да не мокрушник я, я срезать пришел то, что у тебя под подкладкой находится, перстень, который  мне тот ювелир заказал. Угораздило же меня связаться с этим ювелиром. Он меня и направил следить  за тобой. Конец мне…да что там …убивец ведь теперь ты…не докажешь ничего, не отмажешься перед Господом …как к тебе в номер заявятся с утра …так и побегут в полицию…Рви когти!!!..Я вот не пожил, как хотел…Так давай, может, ты поживешь так, как следует…Вот тебе ключи…держи…пойдешь на Малый тупик, дом три…в номер десять…там у меня под кроватью…сундучок…там кое-что есть…рви когти, я говорю!!!…паря…подальше отсюда…всё …плохо мне…всё холодеет…прощай…кончаюсь...прости, Господи, раба сво…

Мужик осунулся в лице и затих. Тут я отпрянул от него, сжал в руке связку его ключей, только подумал, не вымазался ли я кровью? Сапоги только. Вытер их тряпкой. Ну и натерпелся я той ночью, жена моя, одного лиха за другим! Вышел я тихо из доходного дома, пока консьерж спал.  Быстро пошел дальше. Вдалеке стоял одинокий извозчик-гужбан, бородатый мужик, заросший, как медведь, видно, бывалый.

- Ну,  вези меня на Малый тупик в дом три, чего стоять порожним, – говорю я ему.

 - Да ты, видно, перепил иль двинулся башкой, дядя, - отвечает медведь.- Это ж за углом!

- Ну не серчай, «гужеезд», я приезжий.

 - Ступай вон туда за угол и не скрепи здесь…дремать не даешь.. разбудил зря человека…

Пошел я по этому адресу, нашел квартиру, одним ключом открыл дверь, вошел, темно. Достал французские спички, что давеча купил в лавке, зажег. Смотрю, маленькая комната, маленький угловой камин, стол, кровать, всё просто, ничего особенного. Полез под кровать, а там действительно стоял сундучок, не сказал бы что большой, средний. Открыл его.

И монет там  было, и бумаг, и прочего, цацки всякие и украшения, броши, кольца. Видимо, человек копил воровским промыслом всю жизнь, а теперь лежит посередине моего номера в гостинице. Забрал я всё это. Видно, жена, мне так судьбой было определено. Наутро как открылся большой магазин Елисеева, пошел я туда, оделся чинно, с иголочки, под барина даже, не под мещанина, подумал, раз такой фарт идет, мелочиться не стоит! Да и пошёл я сразу в «Савойю» - не последнюю гостиницу в Москве, а может, и первую.

 Как себя подать, я сообразил, так как у дьяка в писарях я на разного рода людей насмотрелся и разговоры с ними имел, и бумаги писал, и поведение видел и манеры, и как обходительным быть. Да стал представляться под своей фамилией непременно Захаром Терентьевичем Силиным, замахнулся на должность особого советника при императорской торговой палате. Чин непонятный, но серьезный, наплести можно было все что угодно, с три короба. Таким чином  я застолбился в Москве при деньгах и при статусе. Пошел в Мануфактурный банк и взял векселей и обратился там к управляющему с просьбой оценить вклад в виде кольца с бриллиантом, того, что нашел наш Златорыл. Тот с охотой откликнулся -  и через полчаса оценщик дал ему «цену…5 тыс. рублей»…целое состояние…добавил, что это не только перстень, но и клеймо-печать «от царя Грозного».

Надо было, пока шло дело, брать быка за рога и не упустить, как говорится, свой шанс, уверен, Мария, ты понимаешь меня. Как раз в это время начался в Москве сезон бегов и скачек. Все от мала до велика:  студенты, рабочие, служащие кинулись на ипподром. Центральный московский ипподром находится на Ходынском поле и вмещает много людей, там теперь построили и харчевни, и чайные. Денег я в первый раз не пожалел и купил самый дорогой игорный билет за 10 рублей. Скакали по правилам «три верстовых круга за один раз». Я не знал ничего о скачках и поставил наобум  на первое попавшееся название в списке, на жеребца Перуна. Сначала все кругом прочили выигрыш жеребцу Амброзио. Лидировал, как и предсказывали, Амброзио, но в последний момент вперед вылетел этот самый Перун и состоялся финиш.

И вот получил я сказочную выдачу в кассе 1850 рублей, прямо, думаю, точь-в-точь год моего рождения, не иначе как это фортуна Альбинозуса на меня переметнулась! Как он там без меня,  мой Альбинозус? Напиши мне, жена, про него мне в письме. Чур, дай мне слово, что не тронешь его ни под каким предлогом, а иначе ко мне фортуна задним местом повернется! Расскажу дальше. Вступил я в ряды "Столичного бегового общества светлейшего князя Голицына" , тут уж, дорогая моя Мария, и слава ко мне пришла. «Везет Вам, – говорят, - милостивый государь, сказочно». Так что, дорогая моя жена, смотри  в оба за Альбинозусом. Скоро приеду я и тебя заберу, и его, заживем вместе как следует, вот только дела свои доделаю и приеду к тебе, дорогая моя, и к моему  Златорылу Альбинозусу. Ну пока на этом до свидания скажу, оставайся  с Богом.  Захар Терентьевич Силин».

 

Письмо Марии

 

«Привет тебе, мой дорогой муж Захар. Не зря ты меня полжизни грамоте учил. Вот и пишу тебе, почерк у меня хороший. Привет тебе и пожелание крепкого здоровья и успехов в делах. Как тебе описать своё состояние, я даже не знаю, потому что гневаться ты будешь на меня сильно, но на всё воля Божья. Зато не знаю, как поэтому сказать и начать, что Альбинозус твой сбежал, куда делся, не знаю, но дыры в заборе нет, и куда он пропал, ума не приложу. А ещё больше я думаю про то, что выкрали его у нас, зря ты по хмельному делу про монету рассказал своему дядьке Пахому. Но ты меня знаешь, Захар, я говорю то, что думаю, и кривить душой не умею и вилять не буду, а то, сдается мне, что это его обезьяньей рожи дело! Сам знаешь, какой это скользкий человек. Так я не струсила, а пошла к нему, да не к нему, а к бабе его Ульяне. Смотрю, сидит на пороге она и что-то бормочет, будто сама не своя, будто двинутая. Я её так между делом и спрашиваю: «А где твой Пахом? Мне до него  дело есть». А она будто пьяная мне  и говорит :

- А ну его, шального, мы с ним уже несколько дней не разговариваем, мы поругались, чтоб он провалился, тьфу на его лысину и в глаза его поросячьи! Не знаю я ничего, пропади он пропадом, он к матери на хутор уехал!

Чую нутром, врет ведь, зараза. А как доказать, не знаю, вот же она сволота наглая!

На этом письмо заканчиваю, потому как о чем еще писать, не знаю. Хоть и известие для тебя плохое, но написала как есть, без утайки.

До свидания, значит, твоя жена Мария».

 

Второе письмо от мужа

«Здравствуй, жена. Своим известием, надо сказать, ты меня ошарашила! Как гирей огрела по голове! Ждал я удара или подвоха, но не с вашей стороны. А дядьке, если объявится,  передай, что если он мне хоть раз на дороге попадется, я ему все ребра переломаю! У меня вот и своя оказия состоялась. Давеча я снова ходил на Ходынский ипподром и проиграл там большие деньги, хоть и ставил на приехавшего из Лондона всемирно известного жокея Корниуса и его жеребца Альбиона. Оказалось, это всё чьим-то большим заговором и аферой, потому как пришел англичанин только третьим. Потом уже поползли слухи, что лошадь его заболела от русского зерна какой-то хворью с поносом, не иначе как подсыпали в зерно какую-то толченую траву. А ещё говорят, «русский овес» есть лошадям нельзя, у коней от него ноги хрупкими делаются и ломаются. Не знаю, чему и верить. Запутался совсем. Одним словом, прогорело в этой скачке пол-Москвы. А уж теперь не знаю, кто я, не барин, а наверное, пожалуй, мещанин, так как в довершение ко всему проиграл я ещё и в карты. Так что теперь я живу в обычной съемной квартире и даже не знаю, как поворачивать дальше дела. А всё этот сволочь Пахом виноват в моем финансовом крахе, что Альбинозуса моего свёл со двора, гад ползучий! Приеду, прибью!

На сим заканчиваю письмо. Твой Захар».

 Через неделю пришло и третье письмо от мужа. Мария взяла его в руки, прижала к груди и прослезилась.

 

Третье письмо от мужа

 

«Здравствуй, жена моя Мария!

Начну сразу с вестей. Увидел я намедни нашего Пахома в Москве! Аж не поверил сначала, что это он! Одет по-барски из сукна высшей пробы, всё французского покроя. Увидел меня и рыло отворотил. Видно, он, собака, от подлости своей обнаглел!  Так что, думаю я, нашел он с Альбинозусом  у себя какой-то золотой клад не меньше моего. Думаю, что у нас под МалоЯрославцем отступление было быстрым, побило много француза, не только солдат, но и штабных, у которых были с собой припасены трофеи, зарыты на их квартирах, в этом месте у нас, видно, они и есть, но глубоко спрятаны были, пока Альбинозус их не нашел.

Я уж не побрезговал и подошел к нему. - Где Альбинозус? - спрашиваю и за грудки его беру.

-Ты, видно, сбрендил! - нагло отвечает эта скотина. – Твоего Альбинозуса где-нибудь уже волки доедают, так сбежал он от твоей дуры жены!

  - Откуда же ты богатство своё поимел, харя твоя наглая?!

- Да всё оттуда! Места знать надо!

- Уж ты знаешь?!!!

- Знаю! Не все ж тебе знать, и другим надо!

- Убью, сволочь!

- Не Авель ты, чтобы Каина, брата своего, убивать. Сам пожил, дай другим пожить!

- Где Альбинозус, говори, иначе конец тебе сейчас настанет!  - и вытащил я нож того погибшего в гостинице вора.

- Не губи!.... в яму под старым имением провалился твой Альбинозус…так и с концами…там обвалы везде…в подвалах…сгинул…не губи!

- Я, – говорю - теперь почти нищий через тебя,  через твою подлость…я тебя сейчас грабить буду…выворачивай карманы! Мне терять нечего! Ну! Живо! Что там у тебя? Кошель с деньгами…беру…ты себе ещё настругаешь! Да поеду, – говорю,- домой к жене! Надоели мне все ваши рожи тутошние. Тошнит прямо от вас!

Тут дядька разрыдался, видно, не до конца совесть потерял, и говорит:

- Прости, Захар, езжай, не то сбрендишь здесь, ты и так уже все нервы себе подорвал. Прости меня, коли сможешь, я тоже пожить малость хочу!

Вот так и было, жена. Так что сейчас чуть остыну, приду в себя и поеду домой. Жди, скоро буду.

Твой Захар».

Мария с утра срезала с выдернутой свеклы всю верхнюю часть зелени и собиралась варить «ботвинью», но не для свиней, а для себя, ибо без мужа хозяйство её пришло в упадок, и свиней в загонах не было, а остались только куры да утки. В это самое время она увидела, что на пороге стоит Захар, хорошо одетый, по здешним меркам, но без шика.

- Здравствуй, Мариюшка, свет мой ясненький, голубушка моя сизонькая, ласточка моя ненаглядная. Скажи мне, Мария, сразу правду, прошу тебя, про Альбинозуса. Так ли я знаю, что провалился он где-то в яму в подвале под старым имением?

- Так ли я поняла тебя, что приехал ты из Москвы без денег и всё спустил по ветру…

 - Не уберегла Альбинозуса, вот тебе и конец сказки, было богатство - и нету его более.

Обнялись Захар с Марией, поплакали, да делать нечего, глотая слезы, поплелись в сторону старой усадьбы. Пришли. Стали лазать по развалинам, звать участливыми голосами на пару, аж осипли: «Альбинозушка…» «Златорылушка…». Всё тут вспомнил Захар: про то, как по-дурацки распорядился богатством и даром Златорыла, про сволочь эту, Пахома, но сам дурак, нечего было по пьяни языком молоть!

Эх, была не была! В старой усадьбе увидел большой  провал в земле, слез туда, обмотавшись веревкой вокруг пояса; Мария держала. Посыпалась ему за шиворот  земля, спустившись, он встал на колени и боком  сумел отползти   в сторону, зажег паклю. Старый подвал усадьбы осветился мерцающим  светом красно-желтого пламени. В углу подвала возле кирпичного свода  вдалеке он увидел темное пятно. Сердце его учащенно забилось!

Это пятно оказалась вблизи вырытой ямой, на дне которой лежало что-то тощее и вытянутое, больше похожее на сушеную щуку, чем на свинью. Захар узнал своего Альбинозуса Златорыла,  встал на колени, взял его на руки и  зарыдал.

- Альбинозушка…Альбинозушка…

Он посмотрел на то место, где только что лежал Альбинозус, и увидел, что на дне ямы стоял большой ларец, покрытый со всех сторон финифтью и красными рубинами.

Голова Златорыла Альбинозуса еле заметно пошевелилась, хвостик дернулся - и на его длинном рыле скривилось подобие улыбки, он взвизгнул, и по его  щеке покатилась преданная альбинозовская слеза.

 

                                                      Василиса-Кукушка

 

Местные  лужевские люди  звали её по-своему - Василисушка Загозушка. Что это за «загозушка» такая, спросите вы? Это ласковое от загозы. а загоза - это и есть кукушка на народном говоре. Лужевские - те люди, которые жили по реке Луже, а эта Василиса-Кукушка была, как сказывали, из села Романова, относящееся издавна к собственности царей Романовых. Другие предполагают, что была она родом из села Шемякина, что стояло на другом берегу реки Лужи, и говорили, что она Василиса Шемякина по прозвищу «Загоза», теперь мы знаем, что и  «Кукушка».

Родилась Василисушка на «зеленые святки на Троицкой неделе». Жила она с самого раннего детства при батюшке, искусном деревянных дел мастере Елесе. Славился он на всю округу своей необычайно красивой мебелью и утварью. Дерево его было как будто морёное, прочное, но не чёрное, а красного оттенка, знал мастер Елесь один секрет о том, как делать  схроны топленого дерева от деда своего. Дерево нужно было оставить лет на пятьдесят в специально вырытом пруду у реки Лужи и засыпать его торфом  доверху. Дереву этому торф придавал очень необычный красивый красно-бурый оттенок, и становилось оно необычайно прочным.

Жил Елесь с доченькой своей Василисушкой душа в душу. Так прошло время, пока дочка не повзрослела и не превратилась с девушку-красавицу всем на загляденье. Замуж бы её выдать, жить бы да поживать и горя не знать. Но случилась тут напасть, пришел сюда из сгоревшей Москвы злой француз, супостат-освободитель, узурпатор Наполеон Бонапарт со своими солдатами. Он нацелился идти прямо на реку Лужу и Малоярославец. Нужно ли говорить, как поднялся на защиту своей земли весь русский народ от мала до велика!

Французы и не думали, что могут увидеть такую картину, когда из леса выходят с рогатинами и топорами разудалые лесные  мужики и начинают их бить смертным боем без пощады! А одна старуха из леса выскочила с косой и посекла сидевшего у костра француза. Оставшиеся в живых уверовали в русские сказки и Бабу Ягу; что та выходит из леса и забирает к себе зазевавшихся понравившихся мужиков себе на потеху, а не понравившихся лишает жизни. Случаи такие были  не редкостью, французских солдат от такой фиговины обуял внутренний страх. Одно дело - сказки, а другое - явь. Но французы шли дальше, выполняя приказ своего императора, пока не подошли отрядом к стоящему около леса дому краснодеревщика и дочери его Василисы-Кукушки. Молодой офицер взял старика за бороду и изрек на ломанном русском

 - Показвай, дьёдь, пути з лесьё ваше до реке….

Тут и вышла из-за березки к французикам Василисушка-Кукушечка. Обомлели офицер и солдаты от её красоты, ни в сказке сказать ни пером описать, картинка да и только. А девонька им и говорит:

- Здравствуйте, солдатушки  иноземненькие, вижу, не по своей воле вы сюда пришли, а по приказу кощеюшки вашего «Наполеонушки окаянненького», не губите моего родненького батюшку, я вам дороженьку к реченьке укажу.

И сама рукой за собой зовет: идите, мол, за мной…

Был при офицере перебежчик один, так и перевел ему всё подробно. Офицер подцепил на палец свои накрученные усищи и щёлкнул каблуками:

- Корошо….

И ушел  отряд французский в лес с Василисой.

Стал седой отец горевать: «Пропала девка». Ан нет!

На следующий день возвращается она целёхонька и невредима.

- Здравствуй, батюшка!

- Ох и напугала ж ты меня, доченька. Цела ли ты?

- Цела батюшка, что мне будет.

- А солдаты те где же?

- Нет их, батюшка, пошли они, куда я им показала, в  ту самую полевую тину, болото то полевое, хитрое, словно  идешь по нему, как посуху, с виду поле как поле, а как ступишь на него, а  под ним трясина непролазная делается во все стороны. Оттуда только по тайной тропинке можно выйти назад, да не оступиться. Я вышла, а они остались.

Сидят отец с дочкой в сторожке, думают: француз больше не придёт. Как бы не так. Явился вскоре другой отряд. И опять!

- Давай показывай дорогу через лес напрямик к Малоярославцу и брод через реку. Опять встает Василиса-Кукушка.

 - Не трогайте батюшку. Я покажу!

Идет она с французами по лесу, а с ними ещё один мужик-переводчик, веревкой к солдату привязанный, тащится, чтоб не сбежал. Поровнялись они, он и спрашивает:

- Спаси меня, девица, не по своей воле я здесь, вот меня веревкой привязали...я слышал, Василисушкой-Кукушечкой тебя зовут, погадай мне, сколько мне лет осталось. Та молчит.

 - Что ж ты молчишь?

 - Я, дяденька, деревья считаю, чтобы по правильному пути пройти, а ты меня сбиваешь!

- Как это деревья считаешь?

 - Вот сбилась!..что ж теперь делать, сейчас французу старшему скажу, что ты меня сбил.

- Что ты, что ты …не говори…Христом Богом молю…

- А ты сядь на этот пенек…и дальше не ходи…сделай так вот, и грех французский с тебя спадет.

- Как же я? Я же привязанный.

- А сейчас узелок развяжется….

Сел мужичёк  на пенек, а солдаты наполеоновские так и ушли дальше, никто даже не обернулся…чудеса…

- Фу, - выдохнул тот . - Бог миловал, спасся!

Через час возвращается к нему Василисушка, а он ей:

- Где же солдатики, Василисушка?

- Да уж какие там солдатики…вышли к нам на встречу три медведя, что за той горкой живут, и передрали их всех! Ничегошеньки от них не осталось. Всё разметали медведушки по сосёночкам да по ёлушкам!

- Вот значит как…что ж со мной будет?

- А что ж будет, - отвечает Кукушечка. - Иди себе вон туда прямо и не оборачивайся, а как только обернешься назад, так быть тебе в лесу филином пучеглазым до скончания века. Будешь ухать да скакать с ветки на ветку.

- Не обернусь…спасибо …значит, пойду я тогда..

 - Иди. А как через неделю дойдешь до Волги-реки, окунись в нее три раза, так и заклятие твоё снимется, что от француза мордастого на тебя перекинулось! Ну так и живи потом  спокойно. Бог ещё тебе и женушку даст хорошую, и детушек малых, а про войну эту забудь совсем. Я французу дальше не дам пойти! Ну ступай и зла на меня не держи.

Пошли слухи о том, что и Наполеон, стоявший под Малоярославцем тогда, тоже услышал эту историю про Василису-Кукушку, её ему  рассказал один русский  мужик, у которого  тот  стоял в доме на постое. Как только переводчик ему перевёл, так говоривают, перекрестился   Наполеон и понял наконец, куда он попал.

 Что Россию перешагнуть не удастся, так можно и  штаны порвать  так широко шагать,  а даже и до той же Калуги не дойдёшь! И повернул Бонапарт войска восвояси. И пока войска наполеоновские поворачивали на всём пути их следования,  выходила одна девушка вслед за ними то на бережок речки, то на горочку и всё махала им платочком  вслед и шептала: «Уходите…уходите…а то неровен час проснётся богатырушка наш Ясносвет Исполинович и из-за Волги придет, тогда совсем плохо вам будет. А пока спит наш Детинушка-Богатырушка, уходите…уходите…». Смахнула слезиночку платочком и ушла в лес, только её и видели.

 

Губоломово мясо

 

Странное дело, но исстари повелось так: либо грибы у нас были пищей богов,  либо наоборот  мясом бедняков, их странно боялись и звали по-странному: то «хлебом дьявола, что рос ведьмиными кругами», то «антихристовой  плотью».  Да и грибы раньше на Руси звали не грибами, а «губами». Говорили так: «Идём в лес губы ломать!» и шли всей деревней в лес  на промысел. Затем всё лето люди солили и сушили те грибы, и  потом шли большим караваном на торг  в Калугу. Что делалось в это время на Ягодном и Грибном Торге да на Соляных и монастырских рядах, это было уму непостижимо, ибо город превращался в сплошное море изобилия, грибной и ягодный рай на земле.

Тут-то, пока сидели на торге с лотками, и слушали диковинные рассказы от бывалых грибников.

Рассказывали, что был такой старец в лесу, звали все его «старик Грибовик» был он седым как лунь старичком, маленьким, коренастым, крепким, словно белый гриб. Верил он только в лесных духов и больше ни во что,  так как сам он считался «лесным духом», да не просто духом, а царём грибов! В то время ни для кого не было секретом, что ходили бабы в лес на Ивана Купалу за мужьями.  Это были не молодые «красны девки», понятное дело, а те бабы да бобылицы, что имели уже когда-то  женихов да мужей.

Вот те самые бабы шли на «солнцестояние» в лес и искали «мужские отростки». Нужно было умение найти такой «сильный гриб» и женить его (этот гриб) на себе. Как только женишь тот гриб, можно было быстро срывать и нести его домой, там нужно было положить его под одеяло или козий кожух, и наутро с первым петухом появлялся  из-под того кожуха «муж». Часто такие мужики убегали обратно в лес, ибо, как известно, при бабе не только с ней спать надобно было, но и работать тоже.

Такие беглые мужики часто сбивались в лесу в стаю, ели мухоморы, дурили, шалили, морочили людей, пришедших в лес по грибы да ягоды, за это они и прозывались в народе «мухоморными людьми». Единственно, кому они подчинялись, это был  тот грибной царь, тот самый дед  Губолом. Этот Губолом мог за непослушание превратить человека опять в гриб  или даже в пень. А уж если его разозлить совсем, мог наслать на лес негрибной год. Тогда уж всем совсем становилось плохо, так как в любой неурожайный год люди всегда спасались лесными дарами. Но было и наоборот. Губолом, например мог завалить  лес  грибами, тогда  тоже плохо , это была дурная примета - жди войны.

Можно сказать, что грибы на Руси были чисто русской едой, ибо татары например, не ели  грибов, и евреи не ели, кроме лисичек, ибо в тех не бывает червей (по-иудейски  черви - треф) и религия запрещала им есть трефовую пищу. Вдобавок ко всем этим особенностям, грибы не ели потому, что боялись ими отравиться. Вот не понравится  деду Губолому человек, как он в лесу себя ведет, и подсунет  ему «хитрый гриб»: с виду белый, а на самом деле - нет. В лесу надо было глядеть в оба глаза, чтобы  не попасть впросак, ибо  грибной дед мог шалить. Но тому, кто ему подарки оставляет, можно было смело ходить по лесу королем. Все лучшие грибы твои. А гостинцы, например, скажу по секрету, лучше оставлять вот какие: кусок сладкого пирога или пряника или калачика. Сильно дед сладкое любит. Особенно по осени он щедро накормит от души своим «деревянным губоломовым мясом», это не что иное как опята и вешнянки, которые  растут на деревьях и пнях. Иногда набирали губоломова мяса целые короба, так что человеку невозможно было поднять и унести. Несмотря на плохие приметы, обилию люди радовались, в урожайные годы  все деревни были сыты от пуза. А на продажу несли грузди и троицкие грибы (это так назывались белые трюфели). Но «троицкий гриб» дед Губолом пуще всего стерег. Найти его клубни бело-желтого цвета считалось царским делом, ибо с таким товаром на калужском торге пропускали даже  на Красные ряды, где их можно было пристроить и на боярскую, и на воеводскую кухни.

Действительно, чаще всего в лесу грибникам мешали «мухоморные мужики». Мало того, что они сбивались в стаи-шайки, но и вели себя совершенно непонятно и дико. Наедались «цесарских мухоморов» золотистого цвета, и если Губолома не было поблизости, вытворяли чёрт-те что. Один раз даже засвистали до испуга лося, хотя считается, что этот лесной зверь неробкого десятка. Не испугалась шайка мухоморников и топтыгина, тот их погонял, конечно, по лесу, а они в мухоморном угаре всё веселились. До тех пор шалили, пока к ним не вышел из чащи лесной царь - Козлоногий Пан. Он ничего особенно не делал, только заиграл на своей волшебной флейте, после чего мухоморные мужики больше ничего не смогли вспомнить, только очутились они после этого на лесной поляне спящими и полностью раздетыми догола.

А тут и бабы те самые с лукошками! Так погнали они тех мужиков до самой реки-матушки Оки, там стали  окунать  их в воду и класть  на них кресты перстами, так и стали эти мужики после этого «благочестивыми», перестали дурью лесной маяться   и попереженились на тех самых бабах. "Спасибо, - говорят,- бабоньки, за науку…иногда бывает лучше по мягкому месту хворостиной получить, чем всю жизнь по лесам скитаться да  волчий табак курить."

Дед Губолом тоже успокоился, в лесу стало тихо, и только один козлоногий Пан приходил к нему в гости. Они пили «чаговый чай», ели калгановые лепешки с губоломовым мясом из троицкого гриба и приговаривали:

- Вот...когда-то вышел человек из леса, на полях осел, землицу стал обрабатывать. Но мало ему, опять он в лес смотрит! – говорил Губолом.

- А смотрит он от того,  – отвечал ему  Пан,- что в лесу его душа прячется, та, что осталось ему от предков, настоящая, чистая и видящая каждую веточку, каждый листик, каждую росинку. По этой чистой душе своей и девушки в подушку по ночам плачут, и мужики по пьяному делу волком воют под березой. Вот так и живут …так  и живут, бедные. Маются.

 

Шар над Окой

 

Было это в начале 80-ых годов прошлого века, точнее, летом не то 1983-го не то 1984-го  года. Сейчас это событие могут помнить люди пенсионного возраста. В Калуге произошло событие, как сказал бы Циолковский, планетарного масштаба. Над Окой почти в том месте, где впадает в неё Угра, зависла летающая тарелка, НЛО. Её хорошо видели люди, стоявшие в это время на смотровой площадке центрального парка. Так как объект был достаточно далеко, некоторые посчитали, что это поисковый вертолет кого-то ищет, ибо от летающего фонаря вниз к земле исходил мощный луч.

Но все очевидцы отмечали, что это был именно шар, а не какой-нибудь  эллипс или сигара, как иногда себе представляли  неопознанные летающие  объекты. Через какое-то время шар исчез. Люди поговорили, посудачили еще какое-то время и разошлись. Однако этот случай получил свое продолжение, ибо далее я привожу рассказ прямой очевидицы данного события, произошедшего уже в другой части города в этот же день, очевидно,  НЛО переместилось туда.

Очевидица события, возвращавшаяся уже в сумерках домой, увидела желтый мерцающий диск (заметьте, уже не шар!) над ручьем, что протекал между Нефтебазой и Дубравой, отметим для себя, что это недалеко от калужского аэродрома. Странно было то, что этот диск вскоре  стал напоминать луну, а было тогда полнолуние. Две луны висели на разных сторонах неба! Вторая луна с левой стороны небосвода  висела довольно долго. Так что жители Дубравы, увидевшие её,  стали подтягиваться группами, даже семьями, чтобы посмотреть на этот объект, хотя уже время было довольно позднее, народу собралось достаточно,  ведь по телевизору такое не увидишь (в СССР это была запретная тема). Кто-то из любознательных даже фотографировал, но как известно, чаще всего НЛО на фото не получаются, общепринятая статистика, таково свойство феномена. Свидетельница события впоследствии стала отмечать у себя необычные приливы энергии и отсутствие усталости, может, из-за того, что стояла прямо под объектом, или потому, что она была первой,  кто увидел НЛО? Но это, как ни странно, помогло ей в дальнейшем. Один раз ей приснилось, что она  проснулась и увидела перед собой на стене красный световой луч, сейчас бы она сказала, что лазерный, но этот луч, что самое странное, прошел сквозь занавеску на окне, не повредив её. Так луч прополз по стене, пока не упёрся ей в лоб. Тут произошло необычное, ибо тело её стало вытягиваться. Шейка стала тонюсенькой, и вскоре  её голова уперлась в потолок. Она испугалась, что может переломиться надвое, как соломинка, и стала  просить луч, чтобы тот вернул её вниз. Голос при этом у неё сделался писклявый, как у мультяшного персонажа.

- Прошу… Вас… - пропищала она.

Тут луч пропал, и с высоты потолка она рухнула вниз на кровать и проспала  как убитая двое суток, все выходные. Проснувшись в понедельник, она поняла, что проспала на работу и ей поставят прогул, позвонила мастеру и примчалась к обеду в свой цех на «Спичку». Мастер поверил ей в той части, что она проспала после бурной ночи,  а про другое она не стала рассказывать, чтобы не стать клиентом «Бушмановки» и не поехать в психиатрическую клинику, как говорили в то время, «на тринадцатом маршруте троллейбуса до конечной».

И правильно. До сих пор она не знает, сон это был или нет,  или то и другое вместе, только после этого случая здоровье у неё улучшилось, вышел песок из почек, рассосался сам собой камень в желчном, исчезли ревматизм, невралгия, мигрень, она почувствовала себя двадцатилетней, будто прошла курс омоложения, похорошела, мужчины стали отмечать её стройную походку  «от бедра», заглядываться. Она выбилась в передовики производства где работала, так как не испытывала усталости. А тут ещё на заре перестройки стали к нам  заезжать часто гости из соцлагеря,  так называемые, социалистические «демократы» из немецкого города–побратима Зуля.                                                                                                                                                                                                                                                                Вот и один немец обратил внимание на крепкую и работящую «огонь-женщину - передовицу производства», у немцев это качество всегда было в приоритете. Он сманил её рассказами о лучшей жизни за кордоном, женился на ней и увез её в Германию на п.м.ж.

Но на этом история про НЛО не заканчивается, ибо в Германии родился у нее особенный мальчик с удивительными способностями: к четырём годам он уже говорил  на пяти языках,  из которых один был совершенно уникальным, а именно: древнеарамейском, на котором разговаривали когда-то пророки, Христос и ученики его. Потом мальчик стал читать египетские иероглифы на свой лад, и из этого чтения получалось, что там написаны странные вещи и египетская цивилизация значительно моложе, чем ей приписывают, ибо  пирамиды фараоны не строили, а всего лишь использовали для мумификации. Сенсация. Видно, действительно, не зря появилось тогда в наших краях это НЛО. Пролетело, но такой своеобразный след оставило.

 

 

Константин Отшельник

 

Константин понял, что устал от этой жизни проклятущей после того, как на одном из собраний на Турбинном заводе его выдвинули в передовики производства, как будто на Турбинке не нашлось больше достойных слесарей кроме него. Самое странное и наглое  в поведении мастера цеха было то, что его особо не спрашивали, а выдвинули и всё. Понятное дело, добросовестный,  руки, как говорится, растут из того места, откуда надо, не конфликтный да к тому же и живущий в общаге, жены, детей нет - идеальный молодой кандидат. Мотивировали тем, что, вот есть очередь на жильё, в которой он стоит на миллионном месте, а вот если он выйдет  в передовики, то, другое дело, сразу в дамки, в начало очереди, так сказать, как «оправдавшему доверие».

Но для Константина, до этого уже  видавшего  в жизни трудности: мать – была алкоголичкой, жившей в Брянске, отец был уголовником, их жизнь была уроком,  он в отличие от них решил строить новую светлую жизнь, свободно и не боясь трудностей. Но жизнь вместе с  «новыми законами перестройки» на бытовом уровне разбились  о железобетонную крановщицу Клавдию, которая буквально преследовала его. Он не верил в такую любовь  на железной кровати с матрасом,  в  которой она после каждой встречи рыдала у него на груди и умоляла жениться на ней! Иначе как измором это назвать было нельзя.

Тогда Константин подумал: «Вот уйду в лес, пускай ищут, вырою землянку, и буду жить там  как во время войны жили партизаны.  Дядька рассказывал, об этом времени так, "жили хоть бы хны: ставили капканы, солили грибочки, мочили ягодки, свежий воздух, природа." А здесь что? Кошмар! «Эти» лезут со своим соцсоревнованием  и  в придачу спятившая в постели Клавка-крановщица! Достали уже, надоели  хуже пареной репы! Да пошли вы все!.. лесом!.. А что? Костя даже встрепенулся, оживился, даже посвежел. А что…скажу, пошел по грибы и заблудился! Главное, подальше от города отъехать, а там ищи ветра в поле! То есть корягу в лесу.

Но главное, что теплилось в его душе, это чтение той  брошюрки, что подарена была ему одной женщиной на железнодорожном вокзале. А называлась она  «Житие святого старца Макария, в прошлом разбойника Оптия», который тоже ушел в лес от мерзостей жизни. Вот и я пойду  в  те места! Вот здорово будет! Так сказать, по следам старца, по заветам его, а не по заветам Ильича! Как на том плакате, что висел над его рабочим местом  у станка. Он пришел в общагу, достал из-под кровати «гусли», которые сам делал около года в заводском кружке, для души, для себя. Делал старательно, по чертежам, напечатанным в журнале «Народное творчество», купил несколько наборов струн в музыкальном магазине «Аккорд». Долго подбирал толщину и количество струн, настраивал и подтягивал, пока те не зазвучали «как надо». Вечерами проводил  трудовой мозолистой ладонью по струнам и слушал, как они гудят…вибрируют. Соседи по общаге только хихикали, но слушали. Отпустил бороду. Она у него оказалась окладистой, густой, как у того старца Макария. На заводе только потешались:

- Ну ты даешь, Константиныч!  В Карлы Марксы что ли решил записаться? - гримасничали цеховики, не понимая, что тем самым ещё больше подливают масла в огонь. «Хватит!», - сказал он сам себе, собрался тихо, пока общага ещё спала утром в выходной день, и уехал!

Лес под Боровском ему понравился сразу. Был месяц май. Он взял топор, удочку, охотничье ружьё. Стал жить на подножном корму. Нашел старый огромный дуб с дуплом, сделал внутри себе сухое жильё и стал закрывать его щитом, сделанным из коры. Нашел родник в лесу. Искупался в нем, словно в купели, перекрестился. Как будто заново родился, выдохнул всё прошлое и зажил новым подвигом свободного человека. В «Константиновом лесу», как его окрестил его новый жилец, зазвучали его гусли-самогуды. Самогуды звучали по особому, потому что он нашел такой  строй : как ни ударишь по струнам, куда ни попадешь, звучали они всегда резонансно,   сочно, долго вибрировали, держали звук. Через неделю он почувствовал,  что начинает сливаться с природой, и под звуки гуслей из него полились, как дождь среди ясного неба, слова. Он нашел небольшую речушку и маленькое озерцо, в котором  ловил рыбу. Взял с собой десантскую финку, подаренную ему дядькой,  прошедшим разведчиком всю Великую Отечественную. Вырезал ей на щите две рыбы, смотрящие друг на друга. Вечером, когда он сидел у костра и играл на самогудах, к нему на огонёк зашла бродящая по лесу бабушка, видно, из местных, но непонятно, что делавшая здесь в темное время суток, поблизости вроде деревень и не было. Вид  у нее был стрёмный, не сказать больше, была она бледно-поганкового цвета.

- Здравствуй , касатик, хто ж ты такой будешь, чевой-то тебя я раньше не видала здеся?

- Я сюда, бабушка, приехал вроде как в творческий отпуск песни сочинять.

- КСП что ль, а, милок? - бабка была явно продвинутая.

- Нет, бабушка, я сам по себе. Вот послушай! - и Константин Отшельник мощно и проникновенно ударил по гуслям-самогудам и трепетно запел. Зазвучала над лесом и полетела в небо его  первая  песня:

 

Подвизавшись в калики перехожие

Плелись старцы, на луней похожие,

Из-под Белого Злата-Города,

Накрутивши на посохи бороды.

 

Пробирались лесами дремучими,

Укрывались снегами и тучами,

Бородами седыми, замшелыми.

Головами-туманами белыми.

 

Под луною лежали, под елями,

Ничего уж неделю не ели мы!

Мы постились росою и травами,

Долго шли по горам переправами.

 

С Бела Озера плыли на облаке,

И молились на  Божием Облике.

Прилетели во град, во Ерусалим

И предстали пред «гробем Господниим».

 

Гусли-самогуды стихли. А где же бабушка? Её не было. Костя Отшельник перекрестился. Странно всё это. Тут он увидел над блюдцем озера огромную серебристую трубу, она переливалась сполохами лунного света,  по её краю шли загадочные перламутровые волны. «НЛО!» – сверкнуло в голове Константина. Сигара вытянулась, и к тому месту на берегу, где сидел Костя, из неё вылезла такого же цвета перламутровая труба с красным наконечником и двинулась к нему. Ничего жуткого и страшного он не ощутил, но совершенно точно понял, что всё происходящее касается его напрямую. Из трубы рядом с костром вылезли три совершенно одинаковых человека в таких же перламутровых костюмах.

- Спаси, Господи, от  инопланетного вторжения! - пронеслось в голове Константина-Отшельника.

- Здравствуйте, мужчина, мы из Комитета Государственной Безопасности, просьба покинуть это место и вернуться на завод! Здесь закрытая зона. Объяснять, почему Вам нельзя здесь находиться, мы не будем!

Труба доехала до лба Кости Отшельника и уперлась красным клином прямо между его глаз. Что-то сверкнуло в его голове и погасло.

Проснулся он утром на кровати в своей общаге и, сильно удивленный этим фактом, долго моргал глазами. Как же это, возможно ли? Неужели в СССР дошло до  того, что используются такие вещи? И побег из этой системы невозможен ни в одной из его форм даже в лес, даже на неделю? А может, это был просто сон?

Костя полез под кровать. Там лежали  гусли-самогуды. Он ударил по ним кулаком, они загудели… Не повесишь же над токарным станком икону Калужской Божьей Матери-заступницы, чтобы  молиться день и ночь во имя  избавления от «стального чудовища-завода» и заседаний гильдии местных общежитских алкоголиков. Потом придумал простой и гениальный выход просто сесть в  поезд и уехать не во сне, а наяву, по-настоящему на Дальний Восток, сказать, что на БАМ.

Потом ещё долго в цехе не стихали разговоры о том, что Костя таинственно исчез, пропал. Кто помянул  "Белое братство", кто  "Аум Сенрикё , дескать , тот под гусли пел про белые горы и белые города ; не понимая того,  что Костя просто стал свободным человеком, который, увидев вещий сон, проснулся от спячки "совка"  и решил изменить свою жизнь, стать собой, больше ничего. Больше ничего.

 

 

 

Сон Александра Сергеевича П.

 

Московский дилижанс въехал в Калугу поздно ночью. Александр спал, завернувшись в клетчатый плед, глубо вздыхая в такт покачивающейся карете. Проехали по городу ещё немного времени и остановились. Его разбудили и препроводили в прихожую калужской ямской почтовой станции. Станционный смотритель, глядя на лицо осунувшегося, бледного мужчины, только сочувственно покачал головой. Александр посмотрел на него странным взглядом исподлобья, нахмурил брови и лишь спросил: «Когда ждать дилижанс до Белева?».

Но смотритель этот взгляд запомнил: горящие воспаленные глаза молодого мужчины, явно мучающегося  и страдающего от какой-то безответной любви и  болеющего лихорадкой от этого. Прибывшего препроводили в номер. Он повалился на кровать, сил не было, события последних дней совершенно вымотали его. Что же делать ему? Двойственность положения, неопределенность. Что же впереди ждет его на войне? Пушкин отвернулся к стене, где висел синий осетинский ковер с огромными серыми цветами и листьями. Занесло его в сторону от столиц,  в провинцию, в губернский город. Что же дальше? Он удивился своему новому состоянию, даже сел на кровати, опершись на спинку, закусил губу. В его жизни такое состояние было ново, похоже на то, как перед тобой на столе лежит чистый лист бумаги, перо…ещё ничего не написано…ещё ничего не известно … но предвкушение от того, что что-то назревает, есть, несомненно. Всё видится через особую линзу состояния, все органы чувств обострены и восприимчивы к движению души как никогда. И это в жизни, а не на листе бумаги. Не он, а некто свыше пишет его судьбу, его историю. Что же тут зависит от него?

Впервые он увидел 16-тилетнюю Наташу Гончарову на балу танцмейстера Йогеля в Москве в прошлом году. Как она посмотрела на него! Смешинка в глазах и такая притягательная улыбка, и поворот головы. И проскочила между ними искра, он думал поначалу, что это из чисто дружеских отношений семейств она так подыгрывает ему. Ведь семейства Пушкиных и Гончаровых были дружны с 18 века, усадьбы их находились рядом в Зарайском уезде  Рязанской губернии. Он заметил, каким чистым и  озорным взглядом она смотрит на него. И всё. Как говаривала Арина Родионовна, няня его, лучше бы, когда «с лица воды не пить», это бесспорно, Наташа - красавица, но тут дело не только в красоте, она его тронула. Теперь не тронуться бы в разуме. Ещё было свежо трепетное сердцебиение и то, как ещё вчера с непоколебимой уверенностью, ещё в Москве, он писал матери Наташи о том, что «молит он о предложении руки и сердца, преклоняя колена и проливая слезы»…

 А.: «…возможно, думал я тогда вчера…но вряд ли стоило мне так писать про слёзы…не слабость ли?…хотя и мысли вслух сейчас  но стоит записать….такое часто ли бывает в жизни человека состояние? …вчера я получил ответ, в котором непонятное ни да ни нет сведут меня с ума…уже ли матери так шутят с женихами?..

Наташенька... душа моя в любовной судороге стремится умереть без Вас…уж лучшей доли нет….достойным стать в бою…без промедленья ехать на Кавказ и там добыть победу не писательством, но честью и отвагой, мужскою доблестью отдать себя отчизне…уж лучше, чем дуэлью закончить путь…сжимая   пистолет…а если промах?...а здесь судьба твоя поёт на поле боя нет ли выше цели?...любит ли меня Наташа?..

А вдруг семейство в Полотняном?..Здесь рядом!..я кричать готов!..и ехал не случайно именно сюда я …но нет, ещё вчера в Москве все были.. а может, так сказали мне?...об этом точно я не знаю….Наташа…хочу бежать подальше от неё, пусть на Кавказ…а получается, что путь всё ближе к ней…загадка…

Не думать просто так об этом не могу… С  Петром Кавериным увидеться мне непременно нужно…вот что…инкогнито, конечно, стоит быть ..и здесь пускай считают - я в Калуге не был...с Пётром увижусь… добрый мой приятель,  поручик бравый …подскажет мне как лучше воевать!.. и всё же это славно…я еду на Кавказ, отнюдь не на пирушку!!!..

Возьму я слово тайное с Петра, что здесь он  не откроется отцу…тот чин большой – калужский губернатор!.. И Полотняный рядом…я кричать готов!..возможно, и Наташа там…..а быть инкогнито мне лучше…остынь…прошу я самого себя…я взрослый человек и должен принимать достойные решенья…Что здесь со мною происходит? …в Калуге прямо, как в романе, и в Троицкий Собор всенепременно, и неприметно на службу стоит мне зайти, здесь царское открыто место с иконой праведной Марии Магдалины, и здесь супруга Павла Первого Мария Федоровна узнала о внезапной смерти  Елизаветы Алексеевны ….у Дорофеева купца ….и странное ведь дело… в доме…и лучше мне туда к четвертому числу добраться …в город Белев!

 Бедная моя Елизавета…  любовь тех юных лет, которой посвящал стихи….так сходятся в Калуге первая с последнею любовью!.. невыносимо здесь от этого вдвойне… Что же случилось в Белеве тогда? Вот что меня волнует. Но слухи стойкие о том, что там она не умерла, а приняла монашеский постриг и удалилась от мирских сует. Возможно ли такое чудо?  И что мне Дорофеев, хозяин дома,  скажет? Необходимо все же рассказать подробности Петру. Пошлю записку я Каверину сейчас же …и стоит все-таки мне эти мысли на бумаге изложить…возможно, напишу про всё и вставлю в повесть к старости, когда осмыслю это.

 Тут странно всё: Калуга - странный город для меня, здесь всё болезненно  сошлось…и эта мысль меня пугает…инкогнито, пожалуй, и останусь, чтобы больших дров не наломать. А тайна?! Что ж, на  то она и тайна!

Елизавета в мыслях у меня! Жива ли ты, императрица?! Всё навалилось на меня, аж кругом голова идёт…И все  ж с Кавериным увидеться мне стоит и подойти к иконе той Марии Магдалины  и там почувствовать, что сердце мне подскажет всё про Веру ту . Молчальницею императрица нареклась. Мне в это верить надо! Вот ведь в чем вопрос?! С какою силой? С силой той любви! Другой нет столь же мощной силы, готовой реки повернуть назад и горы сдвинуть и изменить историю, жива ль ещё такая вот любовь? Как сильно верю я в неё?  Вот и ответ...Конечно, верю!! Я  в Калуге , это ли не вера!!!.. Огонь и лихорадка, странная болезнь что нападает на влюблённое созданье,  и это, пут , судьба,  проверка для меня и силы духа моего  и, ежели хотите, твердо ли стою я на ногах в такой момент и управляю ль здраво я рассудком? Вот это важно знать, раз это испытанье! Так я пройду его, не дрогну! Калуга  все же - странный город: , не юг, не север, всё посередине и всё сошлось в клубок, коварный узел - Наташа, Вера и Мария Магдалина! 2 мая для инкогнито число и как в романе с тайной миссией в Калуге!..а может, повесть напишу и назову «Инкогнито»?!

Теперь военные курьеры везут без промедленья донесения с Кавказа, а я своею «подорожной картой» без разрешения здесь быть, но вряд ли всех волную. Воспользуюсь теперь, терять уж нечего!

Александр  Пушкин вошел в Троицкий собор во время службы, хотелось всё увидеть ему своими глазами, послушать и посмотреть, его интересовало место у иконы Марии Магдалины. Он был одет в дорожный жакет, без котелка, с открытой головою,  может, больше похож был на цыгана, к ним православным в храмах относились с пониманием. Посмотрели без интереса: цыган не бывает дворянского сословия, и тут же интерес пропал к вошедшему. Подошел ближе к царскому месту, стоял продолжительное  время, пытаясь понять, верит он или не верит слухам о воскрешении Елизаветы Алексеевны, почувствовать сердцем, и понял, почему выставлена икона Марии Магдалины? Они похожи чем-то - Елизавета Алексеевна, какую помнил он тогда, и образ Магдалины. Или это смешалось в разуме его, такое сходство?

Денщик Каверина принес ответ, что встретятся они внизу возле Оки прямо под городским садом, место более чем подходящее. Уже были сумерки, когда появился Пётр Каверин у условленного места. Обнялись.

 - Ну, брат Александр, вот значит как развернуло тебя? Эко забрало!!! Смотрю, на нервах ты, аж кожа бледностью просвечивает, видать, крепко тебя прихватило! Но тут и хорошая новость есть: раз едешь на Кавказ, так это то единственное, что  помогает от любовной страсти, война кровавая, черт её дери!  Всю хандру как рукой снимет, поверь мне. Знаю, о чем говорю!!! Ты главное – смотри, только останься живым, а то к чему тогда женитьбу затевать? Ну, друг мой милый, пойдем-ка с тобою и выпьем «Лафита» за встречу!

- Да, Петр, любезный друг, - Пушкин обнял его,  - тут так душа кипит,  что должно непременно погасить пожар, хоть и «Лафитом». Как хорошо, что ты в Калуге! Так бы  этот город меня не  проглотил. Пошли скорее…к черту грусть!

Утро 3 мая. Александр с трудом открыл глаза. Сколько же он проспал? Стены ямской почтовой станции, высокий потолок. Надобно торопиться ехать! Вот что! Вошел придворный и справился:  «Не надобно ль чего?»

- Скажи, любезный, я  немного болен, какой сегодня день?

-…так, милостивый государь, сегодня третье число, и вы вчера под вечер  так в Полотняный рвались,  но друг ваш отвернул гусар не делать этого.

- Спасибо, что не ездил, было как в тумане. Но все же и на безрассудство я теперь способен. Скорей бы ехать в Белев! Мне бы лошадей с военного маршрута; курьеры просят тройку, а мне и двойка подойдет! Давай-ка, братец, ещё раз ты  смотрителя спроси на сей счет, а я уж не обижу!

А.: Вот странный  для меня такой Калуга-город , такой же непонятный, как и Петербург , вдруг кажется, что кто-то выскочит из-за угла, никто и никогда наверняка не знает, откуда там удара в спину ждать! Здесь то же самое, опасно здесь вдвойне! Без промедления отсюда ехать...и скорее...времени в обрез!

Александр прогнал прочь волну неотстающих мыслей и обратился к служащему:

 - Ну ты, голубчик, ступай  да разузнай скорей про лошадей!

Вскоре нашлись и лошади. Тронулись быстро. Всю дорогу до Белева Александр проспал с нервной дрожью, стонал во сне. Потом долго смотрел на проплывающие пейзажи.

А.: И правда, Калуга пролетела мимо меня как во сне. Как эти проплывающие пейзажи. А может, это и  был сон? Вот чудеса! Даже удивлюсь я пожалуй такому открытию и самому себе! Проспал взаправду я на станции? Инкогнито - вот роль была моя! Конечно! Я проспал! Так всем и говорить, кто спросит, и даже самому себе! Всё, решено!

 

                                          Акаций Лаврович, или Новый Полишинель

 

Первый раз я столкнулся с ним случайно. Он бежал почти вприпрыжку по улице Никитина вниз, тащив на спине большой мешок с поклажей. Согнутый крючком в виде знака вопроса, длинноволосый, он производил впечатление старого хипаря. На его страусиных ногах красовались отвернутые кирзовые сапоги, производили впечатление  длинные мощные руки. Те, кто знают Калугу хорошо, представляют себе,  как непросто ходить, тем более бегать, по этой улице вверх и вниз в сторону жировского оврага по причине её крутизны: перепады там гигантские. Недюжинной силы горбун, вот что пришло мне сразу на ум  в тот первый раз при встрече.

- Здравствуйте, сэр! - моя привычка здороваться панибратски не очень хорошая, но веселая. - Не подскажете ли мне, где здесь живёт курятник дед Морозов? У него где-то внизу территория, обтянутая сеткой.

- Кхе…кхе…кхе… и Вам не хворать! А то как же, знаю это место, я здесь всё знаю! Пойдемте покажу…кхе….кхе…

Мы спустились вниз по улице Никитина, которая раньше называлась Новорежской, странное название только для тех, кто не знает, что до революции здесь была плотина и сверху гигантские насыпи крепились режами, такими сколоченными крест-накрест щитами.

 

- А как Вас звать-величать? - спросил я попутчика.

- Кхе…кхе…кхе…Акаций Лаврович Лилейников, собственной персоной…кхе..кхе…

Что сразу мне пришло в голову для сравнения, так это Гоголь, у того Акакий Акакиевич, а этот Акаций да ещё и Лаврович, прямо ботанический сад J

Мы стали спускаться справа по резко уходившей вниз крутой деревянной лестнице.

- Не боитесь тут ходить со мной?...кхе…кхе…под ноги смотрите…под ноги…тут с непривычки недолго и шею свернуть!!!

А высота здесь была действительно аховая. По крутой лестнице вниз Акаций Лаврович прыгал как кузнечик, и я за ним не поспевал. Было видно, что этот путь он проделывал много раз на дню, живя где-то внизу Жировского оврага. Он не смотрел под ноги, несмотря на то, что у него за спиной был тяжелый холщовый мешок, он ускакал далеко вниз, и я еле догнал его.

- Как это Вы с таким мешком управляетесь?

- Кхе…кхе…интерес имеете? Я, мил человек, так сказать, старьевщик…кхе…кхе…а так по жизни «профессор несуществующих ожиданий и мастер изящества неоправданных сомнений».

От этой последней фразы повеяло первым признаком, а может, призраком литературы….

- Красиво, изящество неоправданных сомнений, а что это, если не секрет?

- Это мои мысли в стол…кхе…кхе…

- Так вы писатель? - ничего более наивного я спросить не удосужился.

- Ещё какое смущающее представление, писатель, писатели пишут…кхе…кхе…на листиках бумаги, милостивый государь, заметьте, пишут….а не печатают на машинке…где нужно вбивать буквы в слова, а писать стоит карандашом по бумаге, очень интересно и легко. Это по мне, это гораздо лучше. Другим бывает мучительно больно и тяжело, без особого дара это каторжный труд…кхе…кхе…например, пишут для газет и журналов, столько усилий, такой социалистический стахановский подвиг! Такой груз! Я же записываю свои реалии из мыслей, а мысли не могут быть скучны.

 Мы остановились на середине спуска, он посмотрел мне в глаза.

- Красивые выкрутасы чинить в литературе -  огромное удовольствие, я же нисколько не умаляю достоинства вашего и интереса как собеседника, хочу все же Вас  надоумить и представить такую мысль…кхе…кхе…что Вам, как бы это сказать, важно постигать изящество общения, смысл загадок интонаций речи, Вы попробуйте, это отнють не волшебное ушедшее состояние классиков прошлого, а воздух вокруг нас и вибрации…как в детстве...когда всё ясно…..детство - своего рода прививка от пошлого упрощения языка как такового…с детьми нельзя разговаривать  пошло….Это, возможно, такая проблема, которая Вам…кхе…кхе…и не грозит впоследствии, очень может быть. Тем  более можно, тем более себе, всё позволить в советском языке, языке рабочих и крестьян, в их литературе нет пошлости и идеоматических выражений. Вы в каком-нибудь произведении в СССР встречами мат? Конечно, нет, хотя все кругом ругаются матом, к чему бы это? Поэтому, позволю себе заметить, что мы живем в какой-то другой стране и не в пролетарской вовсе… а утопически экспериментальной красивой сказке…кхе…кхе.

- Вы меня поразили, Акаций Лаврович, это же явная антисоветчина. Но ни от кого такого не слышал. Мне казалось, что каких людей вокруг меня больше нет, что все они уже в забугорье.

- А я кхе…кхе…не вокруг Вас, мы в овраге стоим, в андерграунде…кхе…кхе. Молодой человек, …кхе…кхе…русские писатели рождаются всегда у нас, а потом уже уезжают туда…Это последнее, кстати, обязательное правило.

Было уже темно, и внизу оврага тускло светил одинокий фонарный столб. Акаций Лаврович поднял голову, вслед за ним я тоже. Оказалось, что над нами сверкало далекими огнями августовское звездное небо, подчеркивая тем самым глубинную бездонность и непостижимую черноту космоса. Странно, а в Москве сейчас «августовский путч», а у нас так тихо. Далекие звезды-бриллианты подмигивали и переливались. Так бывает, когда, глядя в небо, ты порой испытываешь то самое чувство, которое называется «дежа вю», и, глядя на человека, порой ты тоже такое испытываешь. Мы попрощались. Придя домой, я достал чистый лист бумаги и записал.

Кто-то сказал, что  люди и звезды сотканы из одного и того же материала, человек на 97%  состоит из звездного вещества. Может быть, поэтому наша связь со звездами безмолвна и очевидна. Возможно, «дежа вю» - реакция на эту связь, машина времени звездной генетической памяти, встроеннаой в  ДНК, странное сочетание, свечение звезд  и свечение глаз. Как в детстве. Радости от этой безмолвной встречи! Радости от того, что наступает такой момент, когда  ничего не нужно говорить, всё кристально ясно и без слов. Можно просто любоваться происходящим, вечным возвращением к одному и тому же, во всех поколениях и временах. Радости свободы, любви и вечному покою звезд. Ожиданию счастья. И новой литературы. Когда рыбки из красивого аквариума неморгающе смотрят глазами, открывают рот, безмолвствуют, а ты можешь говорить за них, описывать, находить новые слова. А что, собственно, от этого меняется в мире? Состояние. Состояние, настроение, вот что меняется. Там, где ничего не было, появляются чувства. Вот что происходит. Всё ради этого. Сосуд жизни наполнен. Неси его и не расплескай! Только и всего! Это легко и так трудно.

И это так прекрасно.

 

                                                                Столбун   и    Ярыга

 

Сколько уже понаписано духовной литературы о подвигах монахов,   о силе веры и самопожертвовании, но это, так сказать, официальные версии. Во времена оные были такие подвижники, которые отличались большой силою веры и огромной силой воли, «жили в камнях вдоль дорог» и назывались они столпниками, так как строили они «каменные столбы», на которые они потом и «всходили и говорили проповеди свои внимающим путникам». Например, известный Симеон Столпник провел на столпе 37 лет  в непрерывном посте и молитве.

А вот такая наша местная история, из народа. Был и в наших краях когда-то такой человек, звали его все «Столбун»  (почти что  столпник), звали его так, ибо имени своего он никому не говорил, так как был на нем какой-то обет молчания, тайная печать, переданная ему предшественником, что стоял на том столбе до него. Самое интересное, что доброволец  совершенно спокойно переносил и дождь и грозу, а зимой - снег и холод,  был одет только в козий зипун, а на ногах носил берестяные сандалии. Столбун появлялся на своей каменной башне только когда мимо проезжали или проходили путники.

Однажды ехал как-то мимо этой башни стрелецкий сотник по прозвищу Ярыга в хмельном виде, все знали в округе его, ибо был он в то время известным любителем возлияний, ярыгой, а попросту - пьяницей, как сейчас бы сказали. Увидел он стоящего на камнях почти голого человека и стал в пьяном виде подтрунивать над ним, что, дескать никому не надо здесь стоять, глупое, по всему, занятие.

Так завязался у него со столпником нешуточный спор, ибо, когда  прошло много времени  уже, стрелецкий сотник все не мог уйти от  этого спора из-за своего упрямства, но на следующий день вдруг проникся  непоколебимой святостью стоящего, одновременно с этим он понял, что захотел вдруг люто есть и пить, на что стоящий указал ему на его слабости мирские  и бренность и на то, что тот спорил с ним зря, ибо тот проиграл спор, потому как оказался «слаб чревом», без силы веры. Понял это стрелецкий сотник и стал плакать от слабости своей, а ещё больше с голодухи.

- Так не верь в то, что ты слаб, потому как силы у тебя побольше, чем у меня!

- Как это?

- Ты верь, что сильный и будешь им, ибо твоя сила проверяется именно в такой непростой момент. Встань рядом со мной, тогда узнаешь!

И тот встал.

Стоял он долго, пока не рассвело, и потом он увидел,  что уже один стоит на том месте и того подвижника рядом с ним нет. Тут он всё и понял! Потом удивился,  что его хмельной угар улетучился, как будто его и не было, глаза стали видеть ясно и чисто, далеко. Тело сделалось крепким, упругим, невосприимчивым к холоду, это ему предшественник этот дар передал, а сам ушел.

Угар

  Сотник выкатил бельмы пьяных глаз, налёг на дубовый стол!

- Что???! Я вас всех сейчас  в бараний рог согну! Я вам покажу, как надобно бить морды агарянские.

- Не губи, батюшка, - взвыла баба, держа на груди годовалого ребенка.

- Молчать, шаболда !

- Зверь в тебя вселился, батюшка?! Какая же я тебе шаболда, я жена твоя суженая!

- Жена? Чертовка ты, вон у тебя на башке рога пробиваются, и рыло у тебя свиное! Сгинь отсюдова, прочь нечистая сила!

 - Уйду от греха. Тебе уже везде нечистая сила мерещится да черти из стен да  из окон лезут!

Вспомнил всё это стольник,  и накатило на него от этого невероятное удивление. Как это он мог такое своей жене говорить! Воистину дьявольская сила  накрутила его через пьянку. Бывший «знатный бражник» Ярыга, а теперь второй Столбун, стал стаскивать подходящие в округе камни и водружать их ещё выше на столп, постепенно чувствуя в этом занятии невероятный прилив энергии. Не зря же говорят, что человек способен поднимать огромные камни, но это в том случае, если не будет думать об их весе. Так и случилось, он чудесным образом увеличил столп в высоту почти в два раза. Вновь наречённый  Столбун стоял у дороги долго, а так как дал он зарок имени своего не называть, то остался безвестным, но дело свое сделал, помог словом многим путникам, отворотил от пьянства! Может статься так, что от человека не остается даже  праха, а только праведные дела, казалось бы, ничего и не сделал особенного, только по душам поговорил с человеком, но хорошее совершил. Так и наш Столбун, стоявший, на Староборовской, стало быть, дороге, совершил много добрых дел. Только говорят, что был это не стрелецкий сотник, а сам Калужский воевода Афанасий Кудашев, от которого осталась слава о том, что одно время был он дюжий охотник до возлияний, но взялся за ум! И в конечном итоге вот кем он оказался, вот вам и сила веры! Вот вам и Столбун! 

 

Песня леса   (Лунушка)

 

Ходил по лесу дед-дровосек, был он ещё крепок, справен и статен, красив,  при большой окладистой бороде, и имел натруженное тело и  мозолистые, кряжистые, сильные руки. В лесу искал он подходящие для нужд строительства деревья и валил их. В лесу ему нравилось, там было спокойно и радостно, не то что среди людей, никакой суеты. Он ходил, насвистывал, выбирал деревья со знанием дела, смотрел на вид дерева в целом, на гладкость ствола, ровность, красоту, чтобы не было ни сучка ни задоринки.

С каждым годом ему приходилось всё тяжелее, да и возраст уже давал о себе знать. Дом у него был резным, красивым, людям на загляденье, руки его дело знали, глаз был искусным, наметанным, что деревянные кружева вырезать, что придумывать узоры, что красное крыльцо срубить. Дома его ждала пожилая жена, рукодельница, мастерица, хозяюшка, под стать мужу. Всё было у них. Только детей не было.

Один раз возвращался дед-дровосек уже затемно домой. На дворе стояла середина лета. И вот впереди себя он увидел, что вдалеке в лесу  что-то светится. Подошел ближе и увидел перед собой светящуюся березу. Никогда он в своей жизни такого не видел! Чудо! Диво! Но вот как только за тучу скрылась молодая луна из-за березы вышла девушка в светящейся лунным светом одежде. Она стояла, смотрела на дровосека, а потом  красивым  голосом запела песню. Из-за тучи опять вышла луна, и её одежда стала невидимой. Русалка, не русалка, но стояла она нагая. Но потом, как только ушел за тучу от неё лунный свет,  снова на ней появился светящийся лунным светом неподпоясанный сарафан. Волосы у неё были длинными, распущенными до пояса, лунно-русого цвета. Посмотрела она на дровосека и лишь тихо, почти шепотом, произнесла:

- Я, дедушка, постою здесь немножечко, можно?

- Хто ж ты такая? Сколько на свете живу, а первый раз такое чудо вижу! – только и произнёс дровосек.

- Зовут меня все Луноликая, пришла я посмотреть, как люди живут. Ох, скоро утро,  наверное, я так устала, я спать хочу, дедушка.

Легла под березку и уснула. Стал её разглядывать дровосек. На вид так совсем молодая девица, лет так пятнадцати от  роду. И подумал: «Надо же. Луноликая. Чем не дочка нам с женой на старости лет? Будем звать её Лунушкой - вот как. И заживем». Взял её на руки и спящую понёс домой, а она лёгкая, как пушинка, даже не устал. Встретила его жена.

- Кого это ты принес из лесу?

- Я из лесу нам дочку принес, не смог я её спящую там под березой оставить, она совсем слабенькая. Но если хочешь, я её обратно в лес отнесу.

- Нет уж! Не было до этого у нас детей, а теперь доченька будет,- возразила жена. А он знал, что она именно так скажет.

Так и стали они жить втроем. Стали они её звать Лунушка, а  иногда и Луночка. Песни она пела очень красивым голосом, и скоро слава о ней разнеслась по всей округе. А ещё она умела ткать такие тонкие ткани, «прозрачнее ситца», удивлялись, откуда только бралось у нее такое умение! Ткала она по ночам, пока все спали. Скоро все в ближайшем селе говорили только о ней. От парней да от женихов  отбоя не было, а она все смеялась заливистым голоском:

- Да какие мне женихи, батюшка, мне ещё рано.

- Ну ладно, Лунушка, - отвечал дед-дровосек. - Не время, так не время, погуляй ещё.

Любила она играть в игры - забавы и хороводы водить на народные праздники. Решили её местные парни хитростью взять. Был такой обычай: на Троицу стали мужики  вареные яйца через спину кидать,  в какую девушку попадешь, такую и должен себе в жены взять. Но - странное дело - ни одно яйцо в Лунушку не попало, все мимо пролетели. А она всё хохочет, заливается! Один дед Ермола засмеялся беззубым ртом:

- Ну, ребятушки-козлятушки, косоглазые вы, что ли? В девку яйцом попасть не можете, стыдоба да и только! Вот сейчас возьму да попаду, придется жениться на девке!

А та всё хохочет:

- Ты, дедушка, от моей красоты и объятий в труху рассыплешься!

- Ох, ох, что ж я маленьким не сдох, конец мне! -  всё хохотал до упаду дед.

Так все веселились и потешались до тех пор, пока один раз не проехал мимо местный барин. Как увидел он девушку,  так и остановился как вкопанный. Вышел из своей тарантайки  и к Лунушке прямиком.

- Ты чьих же будешь, девонька?

- Что значит чьих…я сама себе своя.

- Не может такого быть, у меня все крепостные посчитаны.

- А я не ваша, не крепостная, я в гостях тут, издалека приехала.

Почесал затылок барин, делать нечего и сказать нечего, и уехал. С тех пор перестал он спать по ночам и задумал худое, захотел завладеть красавицей и певуньей. Послал он своих людей выследить её и схватить. И  в один удобный момент подкараулили они Лунушку, накинули ей мешок на голову и потащили к барину.

Барин развалился на подушках, как хан, и курил трубку в предвкушении показа ему своего трофея. Зажгли по всей зале много свечей, приготовили угощения для гостьи, всякие заморские сладости и фрукты.

 Барин был уже в летах, но кровь у него взыграла, и ему грезились в ближайшем времени предстоящие сцены укрощения своей наложницы, как в гареме. Но рано он радовался. Служки притащили мешок, развязали узлы и представили ему содержимое. И из мешка достали девицу. Она крепко спала, будто мертвая. Что ж делать? Барин осунулся сразу и говорит:

- Это, наверное, у нее от нервов. Ладно, пусть отойдёт, тогда и продолжим.

Девушка так спала целый день, а на следующее утро барин и говорит:

- Ладно, отвезите её обратно, слышал я, что люди иногда от нервов впадают в беспробудный сон, вот уж тут такого мне и даром не нужно. Уж больно возни много.

Пошли забирать спящую, а девушка уже не на кровати лежит, а высоко под потолком горизонтально висит!

- Да что ж это делается?! - ошалел от увиденного барин. - Снимите её оттуда!

Слуги взяли лестницы и полезли к ней, только хотят её взять, а она в сторону сдвигается, они снова к ней, она возьмет и снова отодвинется в воздухе. Никак. Давай тогда в неё разными предметами кидать. Бросят, к примеру  в нее туфель, а тот от нее отскакивает, как он невидимого барьера. Никак. Стал ещё  пуще прежнего дивиться барин на такое  чудо. Ниже того места, где висела девушка, он устроил себе смотровое место, обложился подушками, изумлялся и цокал языком.

- Ну дела, нет слов! Сказать кому, - не поверят! Надобно, что ли, самого, его сиятельство Губернатора пригласить посмотреть на это чудо, такого небось, и в самом Санкт-Петербурге не видывали!

И вот уже ночью, когда он еще не спал, вышла из-за туч в полнолуние яркая луна, лунный свет упал на окна дома - и барин чуть дара речи ни лишился! Под потолком в лучах лунного света висела голая девица! В это время прозрачный кокон, в котором она находилась, закрутился как волчок вокруг своей оси, засветился неистово ярким светом, и от него отделился прозрачный ручеек и стал течь сквозь стекло в направлении луны. Через какое-то время светящаяся нить полностью перетекла в небо и исчезла в ночном пейзаже за окном вместе с девицей!

Барин так и остался сидеть с открытым ртом! Он увидел, как высоко в ночном небе по облакам поплыли серебряные ладьи, запряженные в серебристых птиц, запел хор ночных ангелов, и среди них, широко расставив руки, как крылья, летела Луноликая. Её дивный красивый голос слился в общем хоре других голосов, и небесная процессия полетела дальше и выше. Где-то на той стороне лунных гор ждал её к себе в гости Лунный Принц. Дед-дровосек с бабкой вышли на крыльцо, на прощание помахали ей рукой. Луна зашла за облака, и всё исчезло, как будто ничего и не было.

Жизнь вошла в своё привычное русло и потекла привычным своим чередом, обыденно и неспешно. Огоньки окон в домах погасли один за другим, и на землю спустилась глубокая звёздная  ночь.

 

 

                                                      Гуга   и  Мизгирь. Секрет «Сокола»

 

Если говорить честно, то самые мастеровитые люди были при царе Иване Грозном, отнюдь не лютом, как представляли позже, а, наоборот, человеке набожном, умном, крепком правителе, не зря покорилась ему всё Тартарское царство и Сибирь! В те времена, почти былинные, одна надёга была на мастеровых смекливых людей, ибо если приходил  враг в твои края, то уж будь любезен принять тяготы и лишения. Это и осады городов, иногда длящиеся долго.

Тут-то и нужны были пуще всего придумщики и умные люди. Что и говорить, показывали они чудеса неслыханные доселе. Например, один раз подняли мастеровые  на верхнюю смотровую площадку башни коня вместе со  всадником, а тот всадник ещё держал на плече пищаль и стрелял из нее. Потом всадник ездил по верхнему ярусу крепостной стены, трубил в горн и ржанием своей лошади пугал стоящих под стенами татар! Как они это делали?

 Да очень легко: ставили подъемное большое колесо  да пускали идти по нему много людей! Так и поднимали всё: хоть пушку, хоть бочки с порохом, хоть дюжину стрельцов с вооружением!  А вот поди ж ты! Ещё поднимали на высоту колокольни огромные колокола! Тут смекливые мастеровые монахи толк знали! Колокол отлить? Пожалуйста! Был такой мастер, тугоухий совсем, Мизгирем звать! Тугоухий то тугоухий, а колокола лил чисто.

Ходил по округе ещё один мужик, глухой совсем от рождения, бродяга, вроде как из местных, все  его звали Гугой. Ходил по городу без дела, бродяжничал, жил подаянием сначала, такого даже в смирительный сруб при монастыре забирать на проживание - грех, никому не нужен. А так ходит по городу «божией милостию» жив, люди-то у нас добрые, особливо к  тем, кто и впрямь «пришиблен  пыльным мешком по голове»! Так и звали его: «Вон Гуга идёт!», прозвище вполне подходящее для этого человека. Вот подойдёт Гуга к мельнику и говорит:

- А что ежели к колесу  на веревках камни подвесить?  Знаешь, что будет?

- Ты, что, дурак что ли? Зачем это? – кричит ему мельник.

Хихикнет в рукав Гуга и отойдёт в сторону. Потом к кузнецу тоже.

- А ежели к твоему ветродуву собак в колесе пустить? Пусть вертят! А? Эко будет!

- Да уйди ты, Гуга, со своими глупостями, вот человек, блаженный, мелет, сам не знает чего!

- Это мельник мелит, дяденька, а я так, мечтаю…..

Так ходил Гуга по городу, пока не увидел на Подоле у реки одного странного человека. Мизгирь мастерил что-то недалеко от плавильни. А надо сказать, что в те времена  монастыри были и женские, и мужские повсеместно. Монашки чисто женские работы справляли, что полегче, а уж монахи - что потяжелее. А этот мужик вроде как при них жил, обретался рядом с монастырём. Вот подошел  Гуга к этому мужику и спрашивает:

- Что ты, дедушка, тут копошишься?

- Да вот хочу особую убойную машину сделать, чтобы от неприятеля отбиваться!

- Камнеметную, поди, смастерить хочешь? – спросил Гуга. - Опасно!  Я через это дело с самой верхотуры когда-то и упал! Да только после этого как звать себя не помню. А как строить -  помню. Вот так сказал сам про себя красиво, даже иногда сам себе удивляюсь.

- Так-так, - подивился Мизгирь. - Что ж, давай-ка ко мне иди в вон ту лачужку, видать, ты не простой, а хитрый какой-то мастер милостью божией, человек особенный. Ладно, разберемся!

Прошла неделя с тех пор, как Гуга приткнулся жить у Мизгиря. Долго за полночь сидели они у костра  и все разговаривали да что-то все чертили на песке прутиком. Мизгирь всё причмокивал языком:

- Вот ведь, кудряво вроде, а у тебя просто… это на это, а это туда…да перевернуть…и туда…эту петлю на это бревно, а то бревно на ту длинную жердь….а ту на это колесо  да вниз. Что же это получается? А, Гуга?

- А это Вороном зовётся, такой камнемёт!!!! …И почему же это я Гуга? Матушка вроде меня Фокием когда-то называла …

- Неужто вспомнил? Никак монастырская родниковая вода помогла!!!

 - Вспомнил!

- Ну, стало быть, здравствуй, Фокий!

- Стало быть, здравствуй! А тебя за что Мизгирём прозвали?

- Да видели, как я веревки натягиваю на подъемное колесо  да лазаю поверху, как паук, так и приклеилось ко мне, Мизгирь да Мизгирь, а так меня Андреем звать величать.

- Ну что, Андрей, выходит, «ты да я да мы с тобой» к осени закончим задумку свою.

- Даст Бог, закончим, Фокий.

Делали мастеровые своё дело  вдвоем не спеша, никто им не помогал, не торопились, вымеряли всё по уму, каждую деталь. И вот в конце лета поднялось ввысь напротив «монастырской башни» посада большущее осадное орудие. Эта «махина»  состояла из стана с двумя колесами, квадратной площадки, позади её упор, раздвинутый надвое, как хвост ласточки, в центре платформы стояли два мощных столба - опоры, между ними получались ворота, в центре которых находилась длинная «мачта» с двумя противовесами-клетями, наполненными большими камнями.

- Как же мы назовем эту штуковину, А Гуга? - по привычке спросил Мизгирь, так они и не перешли на имена, да и другие продолжали их так называть.

- Катапульта, Мизгирь, это слово заморское. Я когда-то делал похожий «камнемёт»-«Ворон». А этому надо тоже придумать название не хуже.

- Тогда пусть будет «Сокол», тоже птица.

- Пусть. Сокол. Это даже хорошо. Сокол высоко летает, выше ворона.

Сделали махину «Сокола» вовремя, ибо пришли с юга крымчаки, и встали под валом города, думая, как бы эту крепость взять. Тут-то и зарядили в первый раз своего «Сокола» Гуга и Мизгирь.

Как «саданул» первый снаряд по врагу, вылетевший из «Сокола», это не сказать ничего, он разнес в клочья стоявших сгрудившихся конников и пеших возле привала. Обычно в камнеметы заряжали не более трёх пудов веса. В «Сокол» же зарядили в два раза тяжелее да положили туда не глыбу, а продырявленную в нужных местах бочку, заряженную на пример «тюфяка» металлическими «усечками»:  ежами, пыжами и щебнем.

Подлетая к противнику, эта дырявая бочка стала издавать настолько пугающий свистящий звук, что била прямиком в нужную цель, прямо по нервам противника. Вдобавок, наступало  самое страшное, когда, ударяясь о землю, она сразу разлеталась на множество осколков картечи, происходило это оттого, что внутри бочки было спрятано большое зажженное ядро. Это был «особый секрет» Гуги и Мизгиря. Неприятель был уверен, что катапульты заряжают либо камнями, либо бочками с кипящей смолой. А здесь шибануло убойной картечью, накрыло такую большую площадь, что от испуга шарахнулся целый фланг войска неприятеля, стоящей на берегу у Оки.

Видя  такое дело,  военачальник крымчаков Агарик сразу отвел войско на приличное расстояние. При таком раскладе штурм был невозможен, ибо еще при подходе к крепости грозил солидными потерями. Эффект сработал. И вот когда полетел второй снаряд катапульты-«Сокола», он на удивление, хорошо долетел и до отведенного на приличное расстояние войска и ещё раз «шандарахнул» так, что  позади стоящие воины от испуга и неожиданности испортили себе штаны. Второй снаряд подлетел бесшумно, так как в нем не были просверлены дырки, и он сопровождался  гигантским взрывом, от которого посрывало шапки у половины всадников, лошади осели и повалились на бок от испуга.

«Тихий заряд» был изобретением Мизгиря, в который входил зелей-порох и желтый порошок непонятного происхождения, добытый из колчедановой шахты. Этот состав, который до конца никто не понимал, эффект производил ошеломительный, он вступал во взаимодействие с любым сыпучим материалом, даже связывал соль. Те вражьи воины, которые пострадали не от картечи, а от этой «жжёнки», сразу почувствовали горение «адового огня» в ранах, стремглав побежали отмачивать раненые места в реку. Через полчаса многие уже стояли в воде и выходить оттуда явно не собирались!

- Казельск – злой город, а эта Калуга - тоже нехороший город, тоже злой! Такой шайтан на наши головы свалился с неба! - процедил сквозь зубы «военачальник-агарик» и сплюнул. - Сюда не пойдем, в Тарус пойдём, айда!

Гуга и Мизгирь стояли на самой высокой смотровой площадке угловой дозорной башни и радовались как дети.

- Вот хорошо-то как шибануло! А Гуга?

- Знатно шандарахнуло, Мизгирюшка! Милое дело! Ну, храни Господи Калугу от врага проклятого!

Внизу на коне к башне подъехал воевода, снизу крикнул что есть силы:

- Слава всем нам и слава вам, знатным мастерам! Слава тебе, Гуга, слава тебе, Мизгирь! Вот так порадовали, вот так дело вышло, аж дух захватило!

С верха крепостной башни было видно, как заскользили куда-то влево вдоль берега Оки агарянские воины, мотая из стороны в сторону головами, прочищая уши, открывая рты и тряся шеями. На берег вылезали отмоченные в воде тела, грозили кулаками и ядрено ругались. Скоро войско подалось вдоль реки и скоро скрылось из виду.  Наступило спасительное затишье. Город ощутил долгожданное состояние ликования.

Из посадских полатей и ружейных бойниц высыпали наружу  защитники, спешились всадники, побросали щиты ратники, и все побежали к двум героям, скромно стоящим в стороне. Грянуло дружным эхом мощное «ура!». Полетели вверх шапки и шлемы. Гугу и Мизгиря тискали, целовали, били в грудь, сгребали в объятья и плакали вместе  с ними счастливыми мужскими слезами. Это была такая нужная всем им сейчас, такая важная и желанная....  Победа!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                         Юрзин и русалка

Вот мы и добрались до русалок, а как же без них?! Вы, наверное, догадываетесь, что слово русалка напрямую происходит от наших предков, древней нашей народности рус или русич, русский. Русалка -  это та, что живёт в воде. На Ивана Купалу все девушки, омывшиеся и очищенные в воде, становились для юношей тождественны русалкам-невестам. Здесь нас ожидает много поверий и загадок, связанных  с водой в реках и озерах, и с водой в прудах и колодцах. Особенно в колодцах, потому что стояли они   рядом с жильем.

Раньше воду из колодцев доставали не только ведрами, но и ступами. Слышали,  наверное,      народное  такое выражение          «толочь воду в ступе»  - это говорит о многом! Сказочная Баба-Яга  летала непременно в ступе. Почему? Да потому что к Кощею Бессмертному в подземное царство можно было попасть только через колодец в ступе! На Рождество, Крещение и Пасху люди умывались только колодезной водой. Отпивать, отливать или смотреть на воду в это время было нельзя – считалось, что из воды, поднятой из колодца, на нас смотрят предки. Смотреть на такую воду разрешалось только знахаркам. Они ставили вокруг себя три ведра, набранных в разных колодцах города,  и смотрели в них. Там они могли увидеть «лицо дурного человека» - обидчика, насылающего на людей порчу.

Поговорку  "не плюй в колодец»  понимали буквально - не плюй в лицо предкам!  Чтобы попросить у предков помощи, наоборот, бросали в колодец различные предметы: молодожены – куски свадебного каравая и монеты, ратники-воины бросали в колодцы оружие после окончания войны, это было тождественно ритуалу "зарыть топор войны у индейцев Америки". Известен такой  случай, когда во время осады жители крепости  пошли на хитрость и стали бросать в колодец бочки с медом и киселем, а во время переговоров с неприятелем доставали их из этого колодца  со словами:  «дарами мать-земля кормит!!». Враг изумлялся «чудодейственным колодцам» до такой степени, что  отступал - действительно, что толку осаждать крепость с неопустевающими запасами еды и воды   - бессмысленно.

Колодцы исстари всегда закрывались крышкой, не допускалось, чтобы оттуда смог вылезти «водяной царь-чудо-юдо» и забрать человека с собой в подземное  водное царство. Вот на службе у этого самого водяного Царя и состояли русалки,  все они считались его дочерьми! Иными словами, через воду заманивали они к себе чересчур доверчивых добрых молодцев и любвеобильных мужиков. Варвара Краса - Длинная Коса - это не что иное как веревка, на которую она арканила мужиков, а также затаскивала в воду утопленниц. Считалось, что «топли только порченные до замужества девки», этого очень боялись все  девки,  а ещё боялись те парни, что жили в грехе до свадьбы. Тут-то и являлись соблазнительницы-русалки, заманивали их в реку искупаться - порезвиться, потешиться - показать свою удаль молодецкую. Да и понятие "удаль", ясное дело,  происходило от слова "удо" или "уд", что, как говорится, обьяснять не надо.

Вот и в этот раз удалой молодец, юноша по прозвищу Юрзин, что гонял лошадей в "ночное", стал мыть своего жеребца  в речке, как обычно это делал. На берегу горел костер, там сидели его дружки.  И вот этот юноша, стоя по пояс в воде, услышал позади себя девичий манящий голос: «Юрзин, повернись, я тебя ждала, посмотри на меня, какая я ладная да красивая, иди ко мне..."

И Юрзин повернулся. Он увидел, что за ним по пояс в воде стоит русая красавица и держит в руках свою длинную русую косу. Оплела она его этой косой вокруг тела, придвинулась вплотную и посмотрела ему прямо в глаза. Зелено-голубые зрачки её расширились. Пропал  парень. Сидевшие у костра на берегу его дружки  увидели, как увлекает она его за собой. Конь остался стоять в воде как и стоял, а он исчез,  даже никаких кругов по воде не пошло.

Наутро парень явился в деревню как ни в чем не бывало. Друзья к нему:

«Где ты был, Юрзин, куда пропал?»

- Купался я ... а дальше не спрашивайте ...- лишь ответил тот. Казалось бы, ничего страшного, спасся парень, колобродил  всю ночь и  да  заснул на берегу, мало ли? Но после этого стала в деревне вода "шалить". То из колодца  пропадёт, неизвестно куда уйдёт, то, наоборот, поднимется, аж через край  вода переливается. А то из колодца снизу какой-то свист идёт, девок местных, что за водой придут, пугает. Они как ни нацепят ведра, так все их  в тех колодцах пообрывает. А как пойдут к реке бабы бельё полоскать, то уж там совсем крутит вода водоворотом, затянет в него бельё и вместе с бурой тиной со дна испачкает и выкинет обратно на берег. Бабы к старосте: «Не пойдём, мол, больше к реке, пусть этот Юрзин идёт к своей русалке и договаривается. Что он и как там сделал, не знаем, но уж, видно, ничего путного, всё беспутное!   Привели Юрзина к старосте.

- Иди на реку к своей русалке, попроси её не шалить боле, - говорит староста.

- Не пойду, она и так из меня все соки высосала уже, сил нет больше моих - так крутит она со мной чарами своими любовными.

- Иди, говорю тебе, а не то хуже будет, народ тебя прибьёт неровен час!

Пошел Юрзин  к Оке, делать нечего.  Русалка увидела его, высунулась из воды. Он сел на берегу и закричал ей:

- Не пойду я к тебе! Заморочила ты меня своей любовью, аж  башку у меня снесло. Уйду к казакам в полевой стан  в  степь, ищи свищи меня там  потом! Так и знай! Или мало тебе меня? Найди нового  покрепче да посильнее ! Вон, посмотри, ты из меня уже сушеную воблу сделала, а тебе всё мало...

- Мало. Ну иди сюда, мой милый!

- Ох, ноженьки у меня совсем не идут, ослабли от любви, силушки все закончились. Сама ко мне как-нибудь по бережку подкатись, а я уж  тебе за хвостик аль за косу уцеплюсь.

Видит русалка, что охота пуще страха,  да и подкатилась она к самому боку Юрзина. Тут выскочили мужики из кустов вместе со старостой  да на русалку сверху сеть и накинули. Юрзин вскрикнул и от бессилия  упал в беспамятстве на берегу.

- Вот тебе, гадина, будешь знать как наших мужиков  переводить! Тащи её, мужики! - заорал староста. Спеленали её сетью да веревками, перемотали как следует и кинули на телегу, повезли в деревню. Бабы, что стояли вдоль дороги, крестились и плевали в телегу, где она лежала.

- У, стерва!.. смотри как из-под сети глаза выкатила, точно жаба ...а хвост-то, смотри, настоящий, как у рыбы, а коса-то длинна...батюшки светы... с  две косые сажени будет! Но недолго радовались люди своей победе. Налетел вдруг  с реки ветер, да такой силы, что поднял огромные волны, и ближе к вечеру забушевал настоящий шторм! Хотя, говорят, что на реке шторма не бывает. Но в этот раз поднялась вода и пошла на деревню и затопила её.

Люди, спасаясь от неё, побросали всё нажитое имущество: утварь, скот  и всё, что было во дворах,  и  забрались на крыши своих домов  да так там и сидели до самого утра, пока вода не сошла на нет. Потом послезали с крыш и пошли смотреть на то, что  осталось, и  поняли, что почти ничего, всё смыло! И не нашли, конечно, ни телеги,  ни той русалки, ни сетей.  Унес, видно, её обратно в свою вотчину Водяной Царь, заступился за неё, дочь всё-таки! А ещё удивляются люди, откуда стихии  да наводнения берутся. А ежели  ты сам пошел купаться в реку, то смотри в оба, чтобы впросак не попасть!  Вот и вся наука, вот и весь сказ.

Рыжики

Как-то разъезжал торговый  человек из города на лошади с товаром по деревням, возил всякую всячину:  ткани  одежду. Был он, так называемым,  мелочным торговцем, ходежником, коробейником, щепетильником, офеней в одном лице, как хош, так и называй! Один раз спросил он у старухи, шедшей впереди него по дороге, - что это там за деревня впереди?

- Рыжики, - отвечает та. - Но ты её лучше  стороной объедь!

- Отчего же так? - спросил торговец.

- Да вот, не приведи, Господь, туда ехать, а если ещё и заночевать там, так вообще, не воротишься!

- Да уж ладно пугать, бабуля, сказки тут рассказываешь!

- Ну, дело твоё, касатик, - бабка развернулась и пошла по дороге в обратную сторону.

Почесал затылок ходежник.  - Да ну её, старую, плетет невесть что, из ума выжила уже, вон, забыла куда шла и обратно повернула. Поехал на всей кобылке дальше. Стал подъезжать к  той деревне и увидел, что на ближнем заборе сидит большой хохлатый пучеглазый петух, рыжий! Открыл свой клюв и прокукарекал своим рыжим зобом, да так сильно, что у купца уши заложило. Лошадь его встрепенулась и на цырлы встала, чуть его не сбросила. У этого забора стоял мужик, курил самокрутку, был он весь рыжий, даже ресницы рыжие. Вторая рыжая голова пацаненка высунулась из щели забора.

- А где у вас здесь перекресток, где встать можно с торговлей? - спросил он рыжего мужика.

- А у нас нет здесь перекрёстков, у нас одна длинная улица, она сначала по дуге идёт, а потом в кольцо замыкается! - ответила из за забора рыжая голова. - Наша деревня стоит в виде кольца в честь бога нашего Ярилы. Мы все тут - солнечные люди и проживаем все  вместе, и все мы рыжие, как наше солнце.

- Эко... что и смог вымолвить торговец, поехал дальше. Выехал на центр этого воображаемого круга - круглую площадь. Разложил товар. Стали подходить люди, десять, двадцать, пятьдесят, и все - рыжие! Действительно! Вперед вышел дед с огромной головой и такой же рыжий весь, только с  проседями на бороде. Протягивает руки купчишке  и подает ему большой резной деревянный кубок со словами:

-Дорогому гостю от нас! Отведайте нашей медовухи золотистой, со всем нашим радушием и почтением. У нас такой обычай!

- Ну, - думает торговец,- отчего не уважить старосту? Откажешься - так будет невежливо, так обидятся,  уйдут,  и товар не продашь.

- Ну ...будь по вашему обычаю. Пью за ваше здоровье - и выпил!

Проснулся он в каком-то  странном  помещении: кругом горели свечи, посередине очаг. Откуда-то сверху заговорил голос того самого рыжего деда: «Хорош золотистый мухомор, всю твою дурь  с одного раза может вышибить!»

- Сколько я здесь? Долго ли? - торговец еле вращал языком.

- Да уж неделю гостишь...Хорошо тут у нас, легко..

- Как неделю?

- Да и женили мы тебя уже. Коль рыжие детки пойдут  от тебя, то у нас на хуторе останешься, а коли нет, заберешь своих мальков с собой, у нас правило такое. Нам нужно, чтобы свежая струя вливалась, иначе мы как  "рыжее племя"  напрочь выветримся.

- Как женили? - обалдел торговец.- Супротив моей воли? Никак невозможно.

- Да какой воли...нет у тебя никакой воли... На-ко лучше выпей отвара розово-золотистого мака. Будешь пить всё время такой, и не будешь горя знать, а через год и у тебя волосы золотисто- рыжими станут.

- Так вы все его тут пьёте? Поэтому рыжие?

- Да,  ты неглупый, видать,  мужик, как я посмотрю. Ну так если хочешь быть с нами, я тебя многому научу, подскажу  да покажу. Я и сам когда-то, как ты  сюда  пришёл . Я тебе так скажу. Правила у нас простые, незатейлевые, свободные, но строгие. Например. У нас считается,  что все грибы плохие, а хорошие только рыжики, лисички и волнушки, они рыжего цвета. И золотистый мухомор хорош, золотистый потому, что от солнца тоже. Деньги мы не приемлем, которые из бумаги. Только золотое в цене, даже серебряное. Это не наше,  ибо это цвет луны, не солнца. Так и живем.

- А лиса рыжая как же? Ваша тоже ? - спросил торговец. - Она же хитрая, эта бестия?

- Никакая она не бестия, она чистый зверь, хозяйка леса, ни с каким медведем и волком её не сравнить, она чистоплотная, умная.

- Хитрая, - вставил торговец.

- Ну хитрая. Да и ты тоже вон... хитрый, понабрал лежалого барахла немодного и спихиваешь   старьё дуракам по деревням...не так, что ли ?

- Ну я...- попытался оправдываться купец.

-То то и оно...- передразнил дед - А то я... да я.... Да я не в обиде, ну не хитрый ты, деловой...стало быть. Ну,  пей отвар , сейчас станешь как огурчик!

Через пять лет на городском рынке появился бородатый рыжий купец, позади него стояла рыженькая жёнушка, а позади них следовали два отпрыска - рыжика! "Солнечные люди" пошли вдоль рядов, разглядывая товар. Один купеческого вида мужик вдруг обернулся:

- Ефим, ты ли? Да, брат, не признать тебя, сколько лет. Глянь, а рыжий-то весь! И впрямь, не признал бы тебя такого, если бы не столкнулся нос к носу !

- Ну, здравствуй, как видишь, у меня теперь семейство народилось. Я-то раньше, как ты, знаешь  коробейничал   да бегал всё ! А теперь шабаш! Отбегался вот. Зерно мелю, делаю золотистый солод - пиво варю. Да вот я целую бочку привёз на пробу: золотистое, хмельное, забористое, с  особым секретом сварено. Ну пошли, я тебя своим пивком угощу - раз попробуешь так и ещё просить будешь! Ты глянь, а цвет-то какой! - подвёл  он к  своей бочке старого приятеля - Чудо а не цвет, золотисто-рыжий! Ну, пробуй, на здоровье!

- Эхма ... - старый приятель крякнул, прищурился от удовольствия, как кот, поднёс  к губам золотистый напиток,  налитый в красивый  резной кубок. – Ну, давай попробую, так и быть....

                                                                     Голодня

При царе Годунове случилось страшное. Задул ужасный северный ветер, наступили летние холода, да такие, что ни о каких урожаях не могло быть и речи. В народе поползли слухи, и явились предзнаменования : "...по ночам на небе являлось грозное сверкание ...светило две луны и три солнца, на Троицу прилетела хвостатая комета,  что была видна даже днём. Из леса в города побежали лисы бурые,  черные и белые, голодные волки и медведи стали ходить по улицам . Прямо жуть что творилось. Люди, глядя на хвостатую комету, говорили: "… неужто конец света грядёт?!" Поля стояли пустые. Начался голод. В селе люди собрались у старосты. Староста, старый, умудренный опытом, бывалый и уважаемый человек, выступил.

- Вот ты, подойди  сюда, - обратился он к высокому скуластому мужику. -  И фамилия у тебя подходящая - Голодня. Как вы спасались на Волге в голодную годину? Ты у нас волжский  булгарин.  Расскажи.

- Что  ж, голод не тётка, расскажу. Захочешь - спасёшся, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Есть у нас лебеда-трава, а повсеместно сныть-трава, а то по-другому шнитка, что растёт везде под ногами, а  в холод она ещё лучше растёт, чем в жар , хоть косой коси, только на солончаки надобно  сходить, так сныть  солёную и печеную  есть можно без меры сколько влезет! А то есть у нас ещё Иван-трава, так ту тоже много можно есть, даже без соли, но  её корень копай и лепешки из его муки делай, пальчики оближешь! Ешь сколько хошь, ибо растет Иван-трава в холодное лето ещё лучше. А что в лес пойти, так это лучшее дело, а что собирать и сушить грибы да ягоды - хорошо, но, если ягод-грибов нет, дичи нет, то на этот случай есть хлебное дерево, растёт оно на Бел-горе у синего моря. То дерево дивной красоты, и растут на нем всякие кренделя, калачи да пироги, ватрушки да пряники !

- Сказки уж сказываешь, ты давай нам тутошнее, неровен час уж зубы на полку положим, а ты тут нас баснями кормишь,  - не удержался староста.

- Тутошнее? Идите за мной! Видите, вон там кто пасётся на лугу?

- Ну как кто?..коровы.

- Ну вот вам и еда.

- Как же это?!  Во всей Руси не едят телятины, это противоречит нашей вере.

-Так вы же траву не будете есть? А коровы да быки едят  её, хоть и она тонким ковром от холодов лежит, но всё же  с  голодухи,  точно, не помрёте.

- Нет... мы это не будем есть...дикость какая ...мы уж лучше лепешки из Иван-травы слепим.

- Ну давай тогда так, - оптимистично произнес Голодня. - Тогда уж, чтобы сытнее, было пироги со снытью  заправляйте на костре,   в глину заворачивайте, чтобы посочнее было!

Стали собирать и печь лепешки - наелись вдоволь от пуза и мужики, и бабы, и ребятишки.

- Да, вот тебе и Голодня! Всех  нас накормил. А Голодня видит благодарность в глазах окружающих и не унимается с рассказами.

- А есть еще, сказывают,  в лесу кисельный тайный колодец, стоит прямо у избы Бабы Яги, на крыше той избы петушиный гребень, а внизу куриные ноги торчат!  Слышали, что такое седьмая вода на киселе? Так это то, что кисель тот в её колодце настолько густой, что в нем завязнуть можно; кто с голодухи туда полезет, тот и тонет в нём! Вот какие дела! А ещё есть у неё конфетное дерево,  что стоит у круглого молочного пруда, круглого, как блюдце. Плавает в том пруду ларец. Как откроешь тот ларец–то - там сидят два зайца, у каждого зайца по два яйца;  один заяц красный, другой синий,  во как я закрутил, - обрадовался сам себе Голодня.

- Ох ты у нас и мастер байки рассказывать. Как послушаешь тебя, так во рту слаще становится, слаще жить на белом свете.

- Ну вы дремите, спите, во снет-то жизнь ещё слаще на сытый желудок, пусть приснится вам ......большой пирог  печёный....

....да фазан копчёный ...да горох мочёный ...

Голодня приподнялся и огляделся вокруг. Все спали, умиротворенно посапывая. Он  погладил голову сынишки, спящего у него на коленях. - Ну теперь я тебе спою, сынок, вот ещё что, а ты спи, спи...

- СИДИТ ВАНЯ НА ДУБУ ...ЭХ МА... ЗАКАТАВ СЕБЕ ГУБУ...ЭХ МА...ТЫ ОТ БЕДНОСТИ СВОЕЙ ... ЭХ МА ... ЕШЬ ТАТАРНИК И РЕПЕЙ...ЭХ МА ... А КАК ТОЛЬКО ГОЛОДЕЦ ПРОЁДЁТ ... КУШАЙ С ХРЕНОМ ХОЛОДЕЦ,   ПЕЙ МЁД .....ДА ПО МАСЛИЦУ КАТИСЬ... БЛИНОК ... СПИ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ЕГОРКА СЫНОК ...

                                                                          Ярко и Мяля

Было  это  столь давно, что быльём поросло, а всё же сохранили люди такой интересный рассказ. Шло давным-давно на новое место славянское племя. Шли долго. Залил их огонь, что они несли с собой,  дождь, не уберегли. Были у вождя два сына. Первый Мяля был от рождения  с причудью,  говорил  так: не молоко, а мя-ля-ко, не корыто, а кя-ря-тя, не веревка, а вя-ря-вкя .., не лошадь, а ля-щядь. Второй сын был смышлёный, звали его Ярко, то есть солнышко.  Это только в сказке всё просто,  где есть три сына и младший дурак. А здесь по-другому было.  Вот сел на камень вождь ЛесоЯр, посмотрел на сыновей.

- Ну, сыны мои, надобно нам огонь добыть, иначе беда  у нас будет, поблизости нет у нас огнива-камня, чтобы огонь высекать, так что идите, добудьте огонь, иначе не будет у нас племени, и не быть мне вождем.  Отправляю на поиски вас, сыновей своих, а  иначе люди не поймут меня.

- Ну пошли, Мяля, - толкнул в   бок своего брата Ярко. - У другого племени и впрямь не попросишь, ещё скажут, что слабые мы. Самим надо добыть!

- Дыбыть...- шмякнул губами Мяля. - Дубучля чмясля, молоня тамче.

- Ну ясно, - перевел Ярко слова брата. - Пойдём туда, где молния засверкала!

- Засвячь сильночя туй бэлэ в кёё ягня.

- Я понял. Где сильно сверкнёт, там от лесного пожара будет много огня.

 - Кёль, -указал на север Мяля.

- Идем на север на полярную звезду что зовется у нас Кол.

- Кёль..кёль, - одобрительно закивал головой Мяля.

Пошли на север, дошли до леса. Засверкали молнии. Вот встали они под дуб, стали ждать. И вот рядом с ними сильно ударила молния и подожгло дерево. Подбежали они к дереву, обломали горящие ветки,  разожгли под лапником сухой ели хороший костер.

- А если не донесём под дождём огонь? Давай, брат Мяля,  ты здесь поддерживай костер, а я побегу приведу сюда промокшее племя, так проще будет. Я сейчас себе сделаю угольковое гнездо. - Он взял и срезал большой чаговый нарост, сплёл из лыка подвесную сумку  через плечо. Поставил туда чаговое гнездо, положил туда целую горсть тлеющих угольков, прикрыл сверху крышкой из коры и просверлил в ней небольшую дырку сверху, так будет небольшой ток воздуха, и угольки будут тлеть долго, сверху  всё это сооружение он обложил влажным мхом. С таким "гнездом" можно было далеко носить тлеющие угли.

 - Пьлямя ямя кятря жедё вярмя сухя вяляжа, - выдал непонятное Мяля. Но Ярко понял брата сразу.

- Да, пламя костра ты сухим валежником будешь поддерживать, хорошо. А я назад побегу.

Ярко побежал обратно к племени так быстро, насколько был способен. И вот встретились ему на пути волки. Он увидел их издалека и обежал их по склону. Спустился в овраг. Миновал и его.  Волк - зверь серьезный, но летом он человека не трогает, другое дело, осенью. И вот видит Ярко, что один молодой волк за ним увязался, да не просто он за ним бежит, а, видно, его волчья сущность и любопытство ему бежать велят.

- Ну, думает Ярко, - сколько он так бежать сможет без передышки? Ярко так бежал, пока не захотел есть, взял лук , натянул тетиву и застрелил с первого выстрела большую куропатку. Достал из своего "гнезда"   один уголёк,  расжёг костёр.  Взял у ручья кусок глины, выпотрошил дичь , заложил  внутрь её  собранные по дороге грибы, обмазал  куропатку  глиной, получился шар . Положил его в костёр. Через какое-то время всё было готово. Молодой волк находился от костра на большом расстоянии  и видел издалека, как человек расколол этот дымящийся шар, в который все перья   запеклись в глину - вмуровались  и сейчас отвалились, изнутри шёл пар от нежного и сочного мяса. Молодой волк  аж взвизгнул, заскулил от желания. Ярко заметил это.

- Вот ты какой! Хочешь этого мяса? Ну иди ко мне, кто ещё тебе такого даст  попробовать? А? Ладно...- Ярко кинул кусок дымящегося мяса молодому волку. Тот долго гарцевал вокруг, переминался с  лапы на лапу, потом вильнул хвостом, понюхал  вкуснятину, схватил её, прыгнул в сторону и убежал.

Наступила ночь, и Ярко лег у костра, где было безопасно, перед тем как заснуть подумал: "Угольки далеко не унесешь,  придется бежать быстрее. И вот уже, почти засыпая, он заметил, что из одного камня, в костре  накалившегося докрасна,  вдруг стали сыпаться искры. Ярко вскочил, отвернул камень и подивился, таких он ещё не видел в своей жизни - камень был серо-буро-зеленый с белыми прожилками. Отложил его в сторону, дал остыть. И вот взял он другой камень, ударил по нему, и из куска посыпались от этого удара многочисленные искры. Ярко ударил ещё раз, потом ещё,  искры вылетали от каждого удара. Он   восторженно  вскрикнул, заплясал около своего   костра радостный танец. Из темноты ночи на него смотрел тот молодой волк, очевидно, тоже завороженный этим зрелищем, искрами, вылетающими из-под пальцев человека.

И вот в одно прекрасное утро на входе  у  своей пещеры люди племени увидели своего молодого воина Ярко, держащего в руке огонь, языки пламени выскакивали и колыхались, освещая его пальцы. У его ног стоял молодой серый волк и смотрел на людей. В  его  глазах  тоже сверкали  огоньки   восторга  и   любопытства.

С другой стороны могучего леса его брат Мяля трудился не покладая рук, сволок со всей округи сухие упавшие деревья, поддерживая и днём и ночью огонь, жизненно важный костер. Небо затянуло низкими тучами,  и залил противный затяжной осенний  дождь. Стало сыро и промозгло, одно спасение было у костра. Для сбора сухих нижних веток у деревьев Мяле приходилось отходить всё дальше и дальше. Он, конечно, бегал хорошо;  и вот в один из дней, изрядно набегавшись, он придвинулся ближе  к костру  и  уснул. Утро и его пробуждение, было поистине кошмарным, - костёр не горел, но самым страшным было то, что угли внутри его уже не тлели, а дождь изрядно не переставая поливал. Он кинулся  к серо-белёсому пеплу и стал разгребать замёрзшими  руками золу в надежде найти хоть один тлеющий уголёк. Тщетно. Вместо этого его руки погрузились  в мокрую грязную кашу. Мяля схватился за голову и зарыдал:

- Окоянять мзи блаять всумрее бозгиндя мош боя врямля ..Ох, кнец так брятя Яркя ..ох я ..охя..охя охя...вмроть!!! - Мало того, что он не углядел  огонь, подвел брата, но он подвёл  и  всё своё племя,  а  главное, вождя-отца . И  сам остался в сырости и холоде. Он залез под елку, свернулся калачиком.  Дул холодный северный ветер. Пошел первый снег. Его заколотило мелкой дрожью . "Как же так? - подумал он, - как глупо.- В его глазах стояли слёзы обиды и бессилия, он закрыл глаза. "Так мне и надо!  Пускай лучше меня сожрут волки, чем такой позор перед племенем". Он уснул почти что в беспамятстве. Во сне ему мерещились сверкающие молнии, сотни бегущих огней, потом он понял, что это не огни, а сверкающие глаза волков, которые обступили его со всех сторон, и что они сейчас его сожрут! Он вскрикнул и проснулся! И увидел, что вокруг него стоят люди с факелами в руках, улыбаются . Вперед вышел высокий человек и сквозь пелену в глазах он увидел, что это не кто иной как Ярко!

- Ну, здравствуй, брат, вот и мы! Нашел я давеча  в  лесу искрящийся камень. Теперь всё, теперь мы точно перезимуем,  да не одну зиму!  Ничего не бойся, брат, я здесь,  с тобой, теперь всё...теперь всё.

                                                              На краю обрыва  

Старая история, из бабушкиных закромов. Было когда-то  такое время на Руси, а точнее, в России, когда  после декабристов пошло  поветрие  у людей, массовое прозрение у разных слоев и сословий,  борьба русского человека за отмену крепостного права. Одно дело - на словах, но тут у здешнего помещика сын влюбился в простую крестьянскую девушку. А надо сказать, что такие девушки и браки с ними не признавались ни церковью, ни обществом, а девушке уничижительно приклеивали название "меньшица". Понятное дело, родители парню венчаться не позволили, так сказать, имели в виду для него другую партию. Но не тут то было - любовь парня и девушки была так сильна, ничуть  не  меньше, чем у известных  Ромео и Джульетты. Услышав отказ, решили они покончить с  неразрешимой историей  разом - броситься вниз  головой  с обрыва. Бывает у молодых людей такой порыв,  а никак не затмение, как думают многие, когда они готовы на всё - нарушить все правила, низвергнуть все устои, но доказать своё! Пускай даже ценой собственной жизни. И вот рано утром встали они на краю высокого  обрыва и взялись за руки...

А в это время к помещику  прибежал отец крепостной,  весь белый. " Они, барин,  - говорит, -   моя и твой сын к обрыву пошли, беда..!"  Вскочили они в повозку  да и погнали  в ту сторону, где обрыв  был.    «Дурак я!!! .. - всё дорогу орал помещик -...Ведь сын он мне...пускай женится хоть на лягушке болотной...лишь бы жив остался...что же теперь будет?». Пригнали они так к обрыву, выпрыгнули из повозки, глядь, а на краю обрыва  никого нет!  «Ну всё»! - застонали на пару  крепостной вместе с помещиком,  в один голос, подошли к краю, боязливо заглянули вниз, но и внизу никого не было.

 С тех пор молодые пропали. Искали их по всей округе долго, найти не смогли, как сквозь землю они провалились! Канули. И только один старый дед-рыбак потом рассказал такую историю:

- Плыву я как-то намедни, гляжу наверх, а там молодые над обрывом стоят, взявшись за руки! Аж страшно мне стало! – недоброе, видно, задумали. Кричу им:  «Милые люди, неужто вам жизнь не мила? Вы же юные создания божии, не по-христиански это, самобийство делать! Вот что. Ежели согласитесь вы, то плывите со мной, раз здесь вам  счастья нет,  то, может, в другой земле будет. Россия - матушка большая». Те взяли да и спустились вниз к реке по обходной тропинке. Вот как. Да и поплыли со мной до Рязани на моей барке. Взявшись за руки, всю дорогу они и просидели, не могли оторвать глаз друг от друга.

Дошла до помещика эта история.

- Ах ты – ж, боже-ж мой! - вскрикнул тот. - Потерял я сына! Вот что, - сказал он своему крепостному  Прохору, отцу той девушки.  - Ты, брат, не серчай , а дам я вам вольную, тебе да твоей дочке, только, чур, уговор, ступай от меня по реке  да найди их чего бы это ни стоило. И денег я тебе дам, только верни их назад, Христом Богом  тебя молю!

Вот ушёл и Прохор. И стало тянуться томительное время, что, как известно, хуже некуда. Так прошёл для помещика целый год. И вот получает он письмо, такое странное с  виду, свёрнутое треугольником , да перетянутое нитками и с размазанным по ним  сургучом.

"Здравствуй, дорогой Савва Игнатьевич. Пишет тебе через здешнюю особу  писарицу- отшельницу  твор Прохор. Видать, судьба так закрутила, что и высказать сразу в двух словах,  что тут произошло, невозможно. Так, приплывши в город Серпухов,  нашел я чудом наших детей, но не сразу, чтобы не сбрехать, сразу говорю, что сын твой оказался не промах и сразу настроился по торговой части идти  и продал  свою золотую цепь нательную да кольцо своё с камнем, взял за это денег и вложился в одно дело, стал возить грузы до Волги и  обратно  и за год поднялся так, что когда был неурожай тут в прошлом году, зерна целое судно привез с Волги  под завязку бортов и продал хорошо и так сделал  несколько раз до зимы, на что и дом купил, и с женой, которая  в положении уже, обвенчался здесь с ней тайно  у одного  попа  старого, за городом в часовенке живущем, и зажил хорошо. А как я нашел их,   скажу тоже неслучайно,  а стал спрашивать про дочь, что у неё есть  такая примета заметная: что вся она рыжая с краснотой, а брови у нее черные . Так и нашел сидящую её на серпуховском рынке у пристани. Да как вскинулась она от неожиданности, что я её нашёл, вскрикнула аж ,- а я ей тихонько на ушко шепчу: «Я нам вольную привез, тише только, молю тебя». Она тут поуспокоилась и отвечает мне: «А  я  теперь другую фамилию ношу, мне и вольная-то не нужна. Мы с мужем свой род, собственный, начали, и фамилию теперь имеем Крайновы, оттого, что мы на том краю стояли и сошли с него, сам знаешь, так что, батюшка, не надо нам евонного отдолжения! Так вот, Савва Игнатьевич, я тебе как было, так и пишу, и не дай Бог тебе озлиться на него, так как и он не виноват, что ты его от себя оттолкнул, стало быть, ему так было начертано! А теперь твой сын опять на Волгу ушел, так  что спросить про это я его не могу. Так что извиняй меня и не держи зла на это. На сим заканчиваю, твой Прохор».

-Что ж, - сел как подкошенный  Савва Игнатич, - отрекся, стало быть, от моей фамилии сын, от рода, стало быть! Что ж мне терять теперь? Оставлю свою жену на хозяйство вместе с  управляющим, а сам двину в Серпухов. Что ж я теряю?  Ничего. Сам себе вольную дам  - пойду к сыну.

Долго ли коротко ли  была та  его дорога, но пошел он пешком, не поехал на лошади, а так сделал в наказание самому себе и всю дорогу, пока шел, думал про всё это. А когда наконец прошёл весь путь и пришел  истрёпанный,   и тогда нашел он и Прохора, и дочь его, и уже родившегося внука своего и только лишь произнес:

- Не хочу я больше в жизни ничего: ни богатства своего, ничего,  скажите только, где мой сын?

Вот  открылись  двери большой комнаты  второго этажа, и навстречу ему вышел сын. Как  увидел он сына, так и повалился в ноги к нему:  «Прости ты меня грешного, дурака!!»

 - Ну встань, отец! Всё слава Богу, ставьте  угощения, накрывайте стол, встречайте дорого гостя, отец ко мне приехал! - Поднял он на руки своего сына и и протянул отцу со словами. -  Вот он, новый Крайнов, вот оно - твоё богатство, наследие, ни за какие деньги не купишь, а только божией милостию нам дано, внуки - сыновьям, сыновья - отцам, отцы - дедам, и не прервётся род наш ис- покон веку. В  том и  наша сила, отец!

 

                                                  Горчишная душа

Как-то  ненароком  на Пасху  забрёл один торговый мужик на праздничное угощение на боярский двор и увидел такое явление. Из трапезной вынесли к собравшимся людям большого крученного на вертеле кабана.  За служкой-трапезником шествовал сам боярин, нёс самолично, что показалось это в диковинку собравшимся, большой горшок, поставил его  на длинный стоместный дубовый стол.

- Вот вам, християне, яство от меня чудесное из самой Франции, из земли ДеЖёна привезенное. Уж  больно хорошая справа эта  к мясу а зовёться она "горь-щицею". Уж больно ядрёна, потому что горька, зараза, да  и что говорить, " и зело знатна ".

Мужики увдели,  что "завлечение" боярина начиналось  с  самого горшка, который был выдолблен из тыквы. Внутри этого горшка-тыквы была воткнута длиннющая резная ложка без узоров со сплющенной гладкой ручкой. Мужики "разобрали" свинью на части  быстро, тут, знамо, не зевай. Один мужик, что был ближе всех  к тыкве, " на показ" зачерпнул содержимое горшка и стал нюхать. «Зело шибает! - крякнул тот. - А  на вид что тот пушечный зелей, даже цвета такого ж. Ну что, мужики, неужто пошутил боярин, и впрямь, попроху нам подсунул?»

- Что ж мне шутить, - высунулся из глашатного навеса умилённый и заинтересованный всем происходящим боярин.  - Ты  попробуй сначала или, чай, сам боишься? Да вот браги хлебни, посмелее станешь!

- Ну дай я! - высунулся  вперёд  другой  мужик, уже явно навеселе,  пригубивший до этого черпачок бражки.  - Щас я её, милую, оприходую! Расступись, народ! - Лихо зачерпнул ложкой  и  вытряс на кусмяк свинины  её содержимое. Запрокинул  ртом верх приправы и откусил.

- Ух...Ё...- только что и успел сказать мужик, из его глаз брызнул фонтан слёз. Боярин, сидевший под глашатным навесом, аж задохнулся от смеха, сзади  прыснули его жена – круглая, как кочан капусты, и дочка лет 14-ти, прыщавая и красноносая. Заржали, как кони, окружающие мужики.

- Горю, братцы! - мужик присел, его лицо перекосилось, изо рта пошла пена.

- Что ж, ты дура-человек, по стольку хватаешь?..шь..шь..эхе...хе...- заливался поросячьим визгом боярин -..ох, не могу...ух...не ..могу...умора!!!

-  Воды лей на него! - стоял хохот, мужики взяли кадушку и выплеснули её целиком на голову мужика. Тот открыл рот и распластался в луже воды, его  глаза вылезли из орбит!

- Ох...х...х.... мужики, не могу, в рот мне воды плесните, не то угорю!! -  взвыл мужик.

- Тебе ж говорят, дурья твоя башка, - участливо откликнулся присоединившийся к мужикам  седой юморной дедок. – Что ж ты хватаешь как щука?!  Вот тебе черпачок водицы, давай открывай свой роток, не обделай порток! Пей, сейчас полегчает! - он прищурился и плеснул в рот мужика целый черпачок.

- Так это ж, корчма-водка!!! - ошалел мужик. - Ты же водку  с  водой перепутал!

- Да ничего я не перепутал, - деловито пояснил дедок. – Это ж знать надо, что клин клином вышибает!!

Мужик, до этого извивающийся и облитый на потеху водой, вдруг выпрямился и крякнул от удивления.  - И впрямь, клин...клином...ну, надо же ...полегчало......едрёна кочерыжка...вот ведь дед...живи до ста лет!

- Ну вот что, мужик, - подошел к нему боярин, явно довольный своим экспериментом. - Раз ты первым  испробовал  мою  приправу ядрёную, то вот тебе моё предложение. Будешь у меня главным по этой штуке! Хочу у себя её иметь, так сможешь ли ты засеять этой "Горь-Щицей" целое поле?

- А что! Смогу! Чего уж там! - откликнулся тот.

Следующим летом зажелтело на боярской земле целое поле.

- От это хорошо, - обрадовался мужик. - Ни птица её не клюет, ни гусеница не жрёт! Золото, а не растение!

Привезли следующей осенью на боярский двор бочки с этой самой "горь-щицей", вышел зазывала:

-  Ну, народ, не зевай, кому невидали заморской на усладу! ДА НА ПОТЕХУ, РАДИ СМЕХУ, ПОДХОДИ, НЕ РОБЕЙ! ГУСЬ НЕ ВОРОБЕЙ! А МНОГО ГОРЬЩИЦЫ СЪЕШЬ, ЗАРАСТЁТ  НА  ГОЛОВЕ  ПЛЕШЬ!

- Да??? - оживился лысый, как коленка, купец. - Ну давай, коль не шутишь! А сколько же съесть надобно, чтоб заросла лысина?

- ДА УЖ НЕ ЛОЖКУ, НЕ ПЛОШКУ ... А ЦЕЛЫЙ ГОД НАДОБНО ЕСТЬ ПОНЕМНОЖКУ! Тут бочонка на год и хватит как раз!

- Ну давай-рискну....- Авось!!! - вошёл в азарт лысый.

Скоро слух пошёл по городу и скоро собрались в этом месте, на боярском дворе,  все лысые  да плешивые. Завелся народ. Как часто у нас бывает и как часто у нас говорят, " ЛЫСЫЙ КУЧЕРЯВОГО НЕ РАЗУМЕЕТ, А ПЛЕШИВЫЙ ВИХРЯСТОГО НЕ ЙМЁТ!"  Разобрали все бочки. Да помахали сидевшему на глашатной башне боярину.

- Ну, ежели что, если лысины наши да плеши не позарастают, смотри у нас! Мы тебя самого плешивым сделаем. Жди нас через год.

- Ну, приезжайте через год, - довольно крякнул боярин, - посмотрю на вас!

Вот приехали те мужики через год к боярину. Тот стоит на глашатной башне, щурится.

- Ну что приперлись, лысые вы дураки, разыграл я вас, лысины-то вы нажили, а ума то не нажили. Лысина - это дело божие, кому дано, у того и будет.

- Нет, боярин, - ответили ему лысые, - мы приехали взять у тебя ещё таких бочек, этой самой "горь-щицы"! Уж больно по вкусу она нам пришлась, да особливо с мясом, да и с салом, да и с рыбой, пальчики оближешь. Так что не медли,  а давай бочки, боярин !

- А  где  ж  я вам  их  возьму, что были, те уж вышли в том году, больше нету.

- Да, видать, не мы, а ты сам боярин – дурак, каких свет не видывал! - крикнули ему лысые мужики.  - Хоть и лысины у тебя нет, да и ума у тебя видать тоже нет, Бог тебе его не дал. Обидел. А раз так, то вот тебе от народа подарок.

Вперед  вышел  не то служка купеческий, не то шут,  не то скоморох. Был он одет в колпак с бубенцами, выделялся на его лице большой фиолетовый нос, как у пропойцы, вместо глаз один сплошной сощур.

- И впрямь  на боярина похож, и нос, и морда!  - загоготали мужики. Скоморох взял в руки какой-то инструмент, похожий на маленькую домру, заскакал и заплясал на потеху окружающих. Запел:

ТЬФУ НА ТЕБЯ ТРИ РАЗА...ЧЕРЕЗ ОБА ГЛАЗА ...ЧЕРЕЗ ЛЕВОЕ ПЛЕЧО...ТУДА, ГДЕ ЖОПЕ ГОРЯЧО...НА КОСУЮ САЖЕНЬ…ДА ГДЕ ТВОЮ РОЖУ ИЗМАЖУТ САЖЕЙ...ДА В ТРИ ПРИСЕСТА НА ПУСТОЕ МЕСТО ...  БАЛБЕСА ТЕБЕ ЛЫСОГО   В САМОЕ ДЫШЛО...КАК БЫ ЧЕГО ИЗО РТА НЕ ВЫШЛО...И В КРИВЬ И В КОСЬ ВЫПЛЮНЬ И БРОСЬ...НА ХУДУЮ ПРОПЛЕШЬ...ЧЕРЕЗ  ДРЫН  НА ПРОМЕЖЬ ... ДА ЛЫСЫМ КОЛЕНОМ ПОД ЗАД НАБЕКРЕНЬ  ОБ   ЗАКЛАД ...  НА РУССКИЙ ЛАД...